— Ладно, давай бумажник и иди.
— Я же говорю, что он в милиции. Я же не виноват, что тобою интересуются в краевом уголовном розыске. Сегодня ко мне подошел товарищ, сообщил, что он из милиции, пожурил слегка за то, что сам я раньше не пришел, и забрал ваш бумажник. Сказал, что вызовет еще раз. А я, понимаешь, как-то не хочу гореть за чужое добро. И если тебя интересует твоя валюта, обращайся в милицию. Там, по-моему, тебя терпеливо ждут.
Незнакомец, стоявший в тени, тихо засмеялся, а потом сказал:
— Хватит трепаться. Возьми у него бумажник, и пойдем.
Рудаков узнал голос Прохорова.
— А-а! И милиция тут…
Евсиков похлопал Рудакова по карману, в котором лежал бумажник Кузьмы. Рудаков перехватил его руку и слегка приподнял, а свободной правой стукнул Евсикова в солнечное сплетение. Генка согнулся пополам, а Рудаков, не произнеся ни слова, бросился в кусты.
Он был кадровым сердцеедом, Рудаков, и поэтому знал парк, как родную ладонь. Он мог передвигаться по нему с завязанными глазами. Впрочем, он ни разу не пробовал это делать.
Некоторое время он слышал за собой тяжелые шаги и тихую ядреную ругань. Потом все смолкло. Рудаков остановился и, спугнув влюбленных, присел на лавочку, спрятавшуюся в буйном кусте жасмина. Там он отдышался и закурил. Вокруг лавочки кругами ходили потревоженные пары.
«Однако Кузьма был прав, — думал Рудаков. — И Прохоров оказался Лжепрохоровым. Еще радость — он с ними. Он имеет отношение и к деньгам, и к случаю на станции, и, возможно, к событиям на крутом берегу. А все-таки где я его раньше видел? Рожа у него знакомая больно. Вот, черт, в этом несчастном городе кажется, что всех знаешь, всех уже где-то видел». Рудаков закрыл глаза и попытался представить его лицо. Оно вставало перед спасателем или мертвенно зеленым в свете уличных ртутных фонарей, или пламенно красным в свете спички. И внезапно всплыло другое лицо, с теми же неровными резкими тенями от нижнего освещения. Лицо, колеблющееся в пугливом пламени свечи.
Рудаков вскочил с места. «Это он! Чтоб мне не сойти с этого места, это он! Лжепрохоров и лжеста-рушка — одно лицо. Это надо же… Интересно, где сейчас Кузьма? Как бы они его не пристукнули. Народ по всему серьезный, решительный». Он представил узкоплечего, аккуратненького Кузьму рядом с этим коренастым, широким и мрачным Прохоровым. Рудаков почувствовал то, что люди взрослые и семейные называют отцовской или материнской тревогой. Поднялся с лавочки и быстро зашагал. «Только бы успеть раньше них. А вдвоем-то мы отмахнемся». Так Рудаков утешал себя.
…Нашел он Кузьму не дома, а в самом центре города, около гостиницы. Что там делал Кузьма и отчего не шел домой, оставалось для Игоря непонятным.
— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал Рудаков и только тогда облегченно вздохнул.
Глава пятая
В то время, когда Рудаков объяснялся с Кузьмой, по темной аллее парка шли двое. Один, коренастый и мрачный, не переставая ни на минуту, ругался. Другой, высокий и расхлябанный, молчал и только изредка произносил скучным голосом: «Ну, ладно… Я же не нарочно…» Тогда коренастый останавливался и говорил:
— Виноват! Ты во всем виноват! Твое счастье, что дальше спасателей это дело не пошло пока, но, если дело дойдет до милиции, я не посмотрю на то, что ты мне помогал. И вот мой тебе совет. Как хочешь, мне хоть ты наизнанку вывернись, а бумажник достань. Пока он в чужих руках, лучше на глаза не попадайся. Убью! Пойми ты, идиот, не денег жалко. Ты даже можешь предложить им выкуп. Деньги на днях будут. Ты представляешь, что случится, если эту шпану со спасалки накроет милиция? «Где взяли?» Те, не задумываясь, покажут на тебя. А за тебя я тоже не стал бы ручаться своей головой.
— А за себя ты поручился бы? — спросил Ёвсиков. В ответ он получил лишь новый тычок в спину.
— А может, через станцию попробовать?
— Ни в коем случае. После ваших дурацких игрушек они и так на всех смотрят подозрительно. Спасалка нам нужна. И заваливать ее по твоей милости я не хочу. Сам заварил — сам и расхлебывай.
Таинственная пара вышла из парка. Оказавшись на свету под большим фонарем, они разошлись, не пожимая друг другу рук и не прощаясь вообще.
Гостиница готовилась ко сну. По мягким ковровым дорожкам бесшумно и величественно скользили дамы в волнующихся халатах и с полотенцами через плечо. А в это время из их номеров горничные во главе с дежурной выводили засидевшихся поклонников. Аппетитно треща новенькой колодой и заглядывая в каждую дверь, прошел преферансист. Его тоскующий взгляд загорался пламенным огнем надежды при виде каждого мужчины. Но потом глаза его притухали, и он, развернувшись на месте, шел в обратную сторону.