Незаметно они доехали до дома. Машина еще успела застрять в пробке, как и всегда бывает в Москве, и Тимофей так же, как и его брат, успел заснуть на руках у своей бабушки. Правда, когда все стали выходить из лимузина, оба зашевелились от шума и открыли глазки…
— Ух ты! — вырвалось у детей дружно.
— Мам, я сразу предупреждаю, что оба безвылазно росли в замке, поэтому вопросам их не удивляйся…
— Бабушка, а ты тут живешь? А где? А как? А… а… — Александр быстро принялся оглядывать цепким взглядом тут все вокруг.
Вопросы ребенка взрослым сыпались как из рога изобилия. Через минуту другую даже Круглов поражено уставился на малыша. Он не разумел: как это возможно с такой скоростью? Тимофей не отставал в этом отношении от брата, с одним отличием — он спрашивал все у Полумны, скромно шепча ей вопросы на ухо. Папа, видимо, уже успел устать от любимого сыночка, и сейчас просто устало стоял, опираясь на трость. Невилл только смеялся: знал-то он хорошо своего крестника…
— Мне пора, — проговорил он вволю отсмеявшись. Лимузин пока не уезжал — ждал, видимо, его.
— Может, ты у нас остаешься? — спросил Вячеслав у друга, а Галина Николаевна прибавила: — Мы тебе рады, Невилл, хоть отобедай у нас…
— Не могу, Галина Николаевна. — Отказался Невилл. — Дел много… Давай, друг…
Друзья обнялись на прощание. Луна так же обняла мужчину.
— До связи, Слав. Пока, Луна… Пока, крестники! Пока, Галина Николаевна, Николай Петрович, — попрощался он с малышами и со старшим поколением семьи Рогозиных.
— Пока, дядя Невилл! — хором проговорили мальчишки.
— До свидание, — проговорили полковник и майор.
Невилл помахал им на прощание, садясь в машину, и лимузин покатился куда-то дальше.
— Вот мы и дома, — проговорил Рогозин, улыбнувшись.
====== Цикл «Темные воды». Сумрак войны. ======
Как только оба маленьких ребенка шагнули за порог, Рогозин-отец сцапал их обеими руками за воротники и строго проговорил:
— Куда шагаем в грязной обуви и с грязными руками! Ботинки снять, руки — вымыть, спрашивать обо всем разрешения у бабушки! Поняли?
— Поняли! — Саша первым пытался вырваться из гнета отцовских пальцев. Но Вячеслав, наученный горьким опытом, держал крепко.
— Суров ты, отец, — пожурила слегка его «новоиспеченная» бабушка.
— Эти двое два сапога — пара. Невилла уже вовсю очаровали. — Слава наблюдал, прислонившись к дверному косяку, как оба мальчика отрывают липучки со своих маленьких ботиночек. — Пора и учиться элементарным вещам! Так, — скомандовал он, сам снимая собственную обувь, — теперь в ванную! Живее!
— Мы, давайте, на кухне вымоем, — заметила Рогозина, и Луна согласно кинула.
— Луна, — вышел из ванны Рогозин; там уже доносилось веселое двойное повизгивание и шум бегущей из крана воды, — вещи…
— Со мной! — Луна вытащила из кармана брелок, и через минуту этот брелок стал большой спортивной сумкой, издавшей нехарактерное дребезжание — будто бы там было больше вещей, чем на самом деле.
— Полотенца достань нам, о’кей?
Жена шарилась в необъятных размеров сумке минут пять; Вячеслав за это время уже успел гневно прикрикнуть на своих детей, развлекавшихся в ванне.
— Ох, я им сейчас задам!.. — проговорил Рогозин, перекидывая найденные наконец полотенца через плечо, и, хромая, вернулся в ванну.
Разумеется, первыми за стол сели старшее поколение и Полумна. Вячеслав с сыновьями вернулся спустя пару минут. Рогозина-старшая уже держала в руках большую кастрюлю с овощным супом.
— Ура, — заметил Вячеслав рассаживая детей рядом с собой. Сам он аккуратно сел с помощью своей трости. — Нормальная еда, как я по тебе скучал!
— Да-а, — Луна моментально схватилась за ложку, — мы все были в большом волнении из-за перелета, и поэтому не ели… — и заглотила ее целиком, даже не жуя.
Через пять минут стало слышно лишь то, как все дружно едят, да и поскрипывание сидений под едоками. Рогозина понимала, что при маленьких детях молодой семье рассказ не начать, и поэтому ни о чем таком не спрашивала. За столом оба ребенка вели себя тихо, по-видимому, «наставления» папы для них не прошли даром.
— Бабушка, — робко спросил Тимофей, нарушая тишину, — а можно кусочек хлеба, по-жа-луй-ста? — действительно, маленьким ручкам до хлеба было не дотянуться.
— Конечно можно. Саша? — поинтересовалась Рогозина у второго ребенка, протягивая первому корзинку с кусочками хлеба.
Александр, с полными щеками еды, сразу же помотал головой — ел он очень быстро, почти как мясорубка, сметая все на своей тарелке. Круглов, глядя на эту сцену, почти что смеялся вслух: так смешно выглядел сейчас внук Гали.
На плите закипел чайник, выпуская клубы пара. Рогозина дернулась на месте и хотела было встать.
— Давайте, Галина Николаевна, я его сниму с плиты, — проговорила Луна, и, взмахнув своей волшебной палочкой, сняла его с плиты, и поставила на подставку. — Так будет проще.
— У нас сегодня пирожные! — провозгласила Рогозина, чем вызвала искреннюю радость как у младшего поколения, так и у Луны с Вячеславом.
— Давненько мы их не ели… Да, Луна? — обратился он к жене, и та радостно закивала. — Помнишь, когда ты Сашку носила, как тебе мороженое хотелось?.. Причем со вкусом сама путалась, с каким именно хотела…
— Да, помню, — усмехнулась она. — Свежие, класс! — откусила она кусочек от эклера. — Было времечко…
Дети явно начали задремывать прямо за столом. Вячеслав, заметив это, поинтересовался у Луны, сможет ли она одна их вымыть, получил от супруги утвердительный кивок, и она повела полусонных детей под душ и спать. Слава остался сидеть с матерью и крёстным.
— Что с ногой? — сразу же поинтересовалась у сына Рогозина, — очень серьезно?
— Нет. Завтра в Фонде исправят, не беспокойся. Лучшие врачи, целители… Отлежусь на койке сколько надо и вернусь к вам… Мам, мы пока поживем у тебя… временно, наш с Луной особняк пока приводится в порядок, а в гостиницу иди — не вариант. Можно, конечно, к Невиллу, но у него пока все не обустроено… Это ему достаточно проведенного интернета, электроплитки и постели на полу, а нам с Луной это уже не вариант…
— Я даже не спрашиваю как ты… Вижу, что вы оба устали… — сказала Рогозина, представ улыбаться.
— Я, если честно, — Вячеслав проигнорировал последние предложения матери, — устал даже не так, как ты думаешь… Как глаза закрываешь чтобы просто уснуть, так перед глазами снова и снова сожжение заживо пятисот сорока человек… Их напрасные мольбы к нам, крики умирающих… Единственное, что меня греет, что половина уже не увидит больше этот свет, а другую — вскоре повесят…
Помню… как Невилла отговорил сначала от броска в огонь, а потом от суицида, затем от алкоголизма после… как девчонок откачивал от состояния живых трупов… как самому было так хреново, что сам едва не сел на сильнодействующие зелья и наркоту… Алкоголь, ведь, мне нельзя… Дышать было даже трудно…
Соглашаясь на расследование, я и сам не знал, на что именно я согласился…
Потом, постепенно, на фоне тревог, это развеялось и просто… осталось в памяти как прочная ассоциация с адом. При Луне с Невиллом и Гермионе вообще про это лучше не говорить: Невилл ломает в руках все, что держит, Луна начинает рыдать, а Гермиона просто, не объясняя причины, быстро говорит, что ей надо уйти, и практически от тебя бежит…
Следствие по этому делу закончено, все виновные найдены, и будут, если не уже, наказаны или мертвы… Кто не смог выдержать — сошли с ума или покончили с собой…
— Ужасно, — проговорила женщина тихо, в чем-то понимая чувства сына.
— Самое мерзкое — из памяти это стереть нельзя… Ты хочешь вырвать из груди сердце, выколоть себе глаза, зажать уши, но ты не можешь… Просто не можешь… Курить бы сейчас, — проговорил Рогозин, сжимая пальцы, — да нельзя перед завтра…
Глаза Рогозина при этом выцвели. Из них исчезли все чувства. Это тоже было своеобразное спасение… от этого жуткого во всех смыслах воспоминания.