Мой слух всегда был обращен к великим словотворцам,
Мой взор красавицы влекли, шалуньи озорные.
Забот не знал я о жене, о детях, о семействе,
Я вольно жил, я не слыхал про тяготы такие.
О, если б, Мадж, в числе повес меня б тогда ты видел,
А не теперь, когда я стар и дни пришли плохие,
О, если б видел, слышал ты, как соловьем звенел я,
В те дни, когда мой конь топтал просторы луговые.
Тогда я был слугой царям и многим — близким другом.
Теперь я растерял друзей, вокруг — одни чужие.
Теперь стихи мои живут во всех чертогах царских,
В моих стихах цари живут, дела их боевые.
Заслушивался Хорасан твореньями поэта,
Их переписывал весь мир, чужие и родные.
Куда бы я ни приходил в жилища благородных,
Я всюду яства находил и кошели тугие.
Я не служил другим царям, я только от Саманов
Обрел величье, и добро, и радости мирские.
Мне сорок тысяч подарил властитель Хорасана,
Пять тысяч дал эмир Макан — даренья недурные!
У слуг царя по мелочам набрал я восемь тысяч,
Счастливый, песни я слагал правдивые, прямые.
Лишь должное воздал эмир мне щедростью подобной,
А слуги, следуя царю, раскрыли кладовые.
Но изменились времена, и сам я изменился,
Дай посох: с посохом, с сумой должны брести седые.
НА СМЕРТЬ АБУЛXАСАНА МУРОДИ
Скончался Муроди. Ты скажешь ли о нем:
«Он умер», — если он сиял для нас умом?
Но мать-земля взяла угаснувшую плоть,
А душу — небосвод: он был ему отцом.
Что было ангельским, то к ангелам ушло:
Началом стало то, что ты назвал концом.
Пылинкой не был он, что ветром поднята,
Водою не был он, что застывает льдом,
Он не был зернышком, придавленным землей,
Он не был сломанным, беззубым гребешком,
Он золотом сверкал во прахе, для него
И тот и этот свет ячменным был зерном.
Свой прах он сбросал в прах, а душу, светлый ум
Унес на небеса, заботясь о благом.
С красою внутренней, сокрытой до поры,
Придав ей новый блеск, предстал он пред творцом.
Он с гущей смешанным отборным соком был,
От гущи отделясь, он чистым стал вином.
О друг, пойми меня: коль реец или курд,
Сын Мерва, Рума сын пойдут своим путем,
То не смешаются дерюга и атлас,
У каждого из них есть свой особый дом.
Молчи: уже тебя в тетради бытия
Посол всевышнего перечеркнул пером…
НА СМЕРТЬ ШАХИДА БАЛХИ
Он умер. Караван Шахида покинул этот бренный свет.
Смотри, и наши караваны увлек он за собою вслед.
Глаза, не размышляя, скажут: «Одним на свете меньше стало»,
Но разум горестно воскликнет: «Увы, сколь многих больше нет!»
Так береги от смерти силу духа, когда грозящая предстанет,
Чтобы сковать твои движенья, остановить теченье лет.
Не раздавай рукой небрежной ни то, что получил в подарок,
Ни то, что приобрел заботой и прилежаньем долгих лет.
Обуреваемый корыстью, чужим становится и родич,
Когда ему ты платишь мало, поберегись нежданных бед.
«Пугливый стриж и буйный сокол сравнятся ль яростью и силой,
Сравнится ль волк со львом могучим», — спроси и дай себе ответ.
* * *
В благоухании, в цветах пришла желанная весна,
Сто тысяч радостей живых вселенной принесла она.
В такое время старику не трудно юношею стать,—
И снова молод старый мир, куда девалась седина!
Построил войско небосвод, где вождь — весенний ветерок,
Где тучи — всадникам равны, и мнится: началась война.
Здесь молний греческий огонь, здесь воин — барабанщик-гром.
Скажи, какая рать была, как это полчище, сильна?
Взгляни, как туча слезы льет. Так плачет в горе человек.
Гром на влюбленного похож, чья скорбная душа больна.