— Алексей! — крикнула мама, и её рука соскользнула с плеча Кирика. — Уронишь! Кто же так держит ребёнка?
Мама бросилась догонять папу, а Кирик остался один. Как будто это была уже не его мама. Мама думала только об Ирке, только о ней.
Ну и пусть. Пусть эта самая Ирка спит на его кровати. Пусть ломает его игрушки.
Раз они его больше не любят, он уйдёт. Уйдёт в лес и нарочно заблудится.
О! Тогда они пожалеют, тогда они горько заплачут: «Где наш Кирик, где он, наш маленький?» Но будет уже поздно. Поздно.
И Кирик решительно толкнул калитку.
Возле леса блестела большая весенняя лужа. Кирик прошёлся по ней как пароход. Потом постоял, передыхая.
Теперь он уже был не пароход, а великан. У его ног лежал отражённый в воде лес. Кирик мог наступать на макушки деревьев.
Он поболтал ногой, и всё замутилось. Лес в луже исчез. Вот он какой! Он утопил лес!
А когда ему надоело быть великаном, он выбрался на опушку и стал выливать воду из калош. Неважно, что у него мокрые ноги. Про это никто не узнает, потому что он ни за что не вернётся домой.
— Ни за что! — вслух сказал Кирик.
И, точно в ответ ему, куст на опушке запел. Этот куст весь светился, словно он был обрызган необычайно крупной зелёной росой. Только это были не росинки, а почки, блестевшие на солнце, как огромные зелёные капли. Среди этих зелёных капель Кирик разглядел одну серую. Это была птичка.
Кирик стоял совсем близко и видел, как вздувалось её нежно-жёлтое горлышко. Птичка пела.
Потом она вспорхнула и полетела в лес, зазывая Кирика за собой.
Лес ещё не спрятался в листву и был виден весь от корней до самых маленьких веток. Только кончики веток окутывала нежная дымка. Словно зелёное зарево стояло над лесом.
— Пойду заблужусь, что ли! — вздохнул Кирик и вслед за птичкой пошёл в лес.
А земля под его ногами чмокала, будто вздыхала.
Да как ей было не вздыхать! Её распирало от тронувшихся в рост корней, её пучило от миллионов ростков, упрямо пробивавшихся к свету.
Что-то очень важное и удивительное происходило в лесу, и оно называлось «весна».
Это о ней, о весне, пели птицы. А потом Кирик услышал и другой — глуховатый, уже не птичий голос. Он набрёл на лесной ручей.
Там, где вода перекатывалась через камни, у ручья была выпуклинка, и она вздувалась, как птичье горлышко. Ручей пел.
И в самом Кирике пело. Он уже больше не хотел заблудиться. Очень нужно! Пусть заблудится кто-нибудь другой!!
Вдруг на коре сосны что-то сверкнуло и погасло. И опять сверкнуло. Это дразнилась бабочка-крапивница.
Она явно подмигивала Кирику, то раскрывая, то закрывая свои бархатные крылышки: а ну-ка поймай!
А что? Не поймает?!
Кирик погнался за ней по самому краю лесного оврага. Вот сейчас догонит, вот… И тут он почувствовал, как земля, мягко дрогнув, поплыла под его ногами.
Он ухватился за росшую у обрыва рябинку, но и она поползла вместе с ним, и, брызгаясь землёй, Кирик покатился по склону.
Ему было не больно, но очень обидно. И во всём была виновата рябинка. Почему она не могла его удержать?
Кирик встал на ноги и сердито взглянул на лежавшую на земле рябинку.
Она ещё только просыпалась. Её сморщенные листики были сложены щепотью. Лишь на макушке распустился один лист, похожий на птичье пёрышко.
И Кирику стало жалко загубленное деревце.
— Ну что мне с тобой делать? — спросил Кирик и оглянулся.
Ему показалось, что зелёные травинки из любопытства даже привстали на цыпочки. Деревья, прислушиваясь, насторожённо покачивали вершинами.
Весь лес ждал: что будет делать Кирик?
— Уж так и быть, — сказал Кирик, взваливая рябинку на плечо. — Из-за тебя придётся тащиться домой.
Это не он хотел домой, это хотела рябинка. Ведь она засохнет, если её не посадить.
Кирик шёл и слышал, как за его спиной радостно повизгивают рябинкины ветки.
Но до дома было не близко, и Кирик устал. Он переложил деревце на другое плечо. И другое плечо заныло. Тогда он опустил рябинку на землю и приткнул её к пню.
Один он дойдёт скорее. Он уже сам хочет домой. А рябинка? Пусть засыхает, какое ему дело. Он не обязан её нести.
Однако, пройдя несколько шагов, Кирик обернулся. Она стояла такая тоненькая, в солнечных пятнышках, точно в веснушках, и будто звала его, тянулась к нему всеми своими веточками.
— Ух, навязалась на мою голову! — с отчаянием крикнул Кирик.