– Руки подними! – затяжную петлю набросили ей на плечи, опустили до талии и там затянули. Татльзвум подхватил что-то с земли и зашагал, не оглядываясь. Веревка на талии Кризы натянулась и ей пришлось поспешить следом, как собачке на поводке. – Идти точно за мной, шаг в шаг, если не хочешь ухнуть в трясину. Выдернуть я тебя, конечно, выдерну, но время потеряем. А может и еще кое-что. Ногу, например. Твою. А нам опаздывать нельзя. – отрывисто бросил он, ускоряя шаг так, что ей пришлось почти бежать.
– Куда? – настороженно спросила Криза.
Как она и ожидала, он не ответил, только зашагал быстрее, резко отмахиваясь рукой с… с…
Криза встала как вкопанная и даже уперлась подошвами в грязь:
– Это… это что? – она ткнула пальцем в «докторский» саквояж, еще в начале прошлого века привезенный самой Змееногой Владычицей из очередной вылазки в мир людей. Да так и прижившийся: содержимое менялось, а вот сам потёртый саквояж оставался неизменным и всегда стоял в ее спальной пещере. До сего момента стоял. Пока не оказалось, что Татльзвум Ка Рийо прихватил из пещеры не только лекарку, но и лекарский саквояж.
– Я не буду тебя лечить! – мрачно глядя исподлобья, выпалила Криза, когда Татльзвум раздраженно обернулся к ней. – Слышишь? Не бу-ду! Просто потому что не знаю – как! Я нашла как это сделать, а как вернуть обратно… нет такого способа!
Возможно, это было глупо. Следовало обещать, тянуть время и ждать, ждать, ждать рассвета… Только чешуйня все это! Татльзвум же не уговаривать ее будет, а… Она с ужасом подумала, что он сделает с ней за долгую-долгую ночь… чтобы с первыми проблесками рассвета все равно прикончить. Лучше уж сразу…
– Значит, все-таки ты. Ты лишила меня драконьего облика. – устало сказал он. – Впрочем, я и не сомневался. – и он снова зашагал дальше.
Веревка натянулась, и чтоб не свалиться в грязь и не волочиться за ним следом, Кризе пришлось сорваться с места.
– Я не буду лечить! Не смогу! – едва не врезавшись ему в спину, выкрикнула она.
– Посмотрим. – не оглядываясь, буркнул он.
Год назад
Ползти на четвереньках было унизительно, не ползти – невозможно. Об этом он мечтал с того момента как в первый раз пришел в себя. Если бы он мог дышать огнем, то давно бы уже спалил плетеный потолок, а так оставалось лишь глядеть в него с ненавистью и пытаться «разбудить в себе дракона». Получалось, только как человеки говорят – «в переносном смысле». От бурлящей в душе ярости иногда становилось трудно дышать. В нормальном же, драконьем смысле – чтоб крылья-гребень-хвост – не выходило. Отметины клыков на затылке, позвоночнике и груди не заживали. Не болели, не кровоточили… и не закрывались. Остальные раны затягивались потихоньку, оставляя по себе кривые длинные рубцы. Ашша говорила, что рубцы как раз почти незаметные, а скоро станут и вовсе не видны, но что б она понимала, змея недоделанная!
– Вылезай уже… Лизун! – глядя на него как всегда мрачно, буркнул Митроха. – Осточешуело из-за тебя на палубе спать! Только под крышу сунешься, так Ашша шипит: «Там болящшшший…»
И тогда Татльзвум пополз наружу быстро-быстро: надо было торопиться, пока поганый человечек не сообразил, что сейчас его будут бить! И за Лизуна, и за… он всерьез думает, что Тат позволит человечку спать рядом с собой?
Он ринулся вперед, запутался в занавеске, его дважды хлопнуло по голове, осыпав мелкой травяной пылью и какими-то жучками и… вывалился на… на… Он даже забыл о твердом решении покарать хихикающего Митроху, так его поразило то, что он увидел! Он и впрямь был на… на палубе? Иначе как назвать сплетенную из лозы площадку странной формы лодки – плоской, с невысокими округлыми бортами, словно обрубленной кормой и лишь едва заметно выступающим вперед носом. Лодка покачивалась на подернутой зелено-коричневой ряской черной жиже – жижа вздыхала, похлюпывала, пускала пузыри и время от времени тянула клейкие щупальца, будто пытаясь взобраться на борт. Не вставая с четверенек, он аккуратно глянул через низкий борт. На него уставились глаза: десятки маленьких, кровожадных глазок – их обладателей не было видно сквозь густую болотную жижу, зато понятно, что за мысли бегают там, в головах: вот только наклонись, вот только приблизься… уж мы-то тебя не упустим! Татльзвум злобно уставился в ответ: сейчас он дохнет огнем и… надо узнать, каковы эти глазастые на вкус?
Глаза дружно моргнули… и исчезли прежде, чем он вспомнил, что дохнуть огнем не сможет.
– Ха! Дракон – всегда дракон! – гордо вскидывая голову, тихонько хмыкнул он. От этого самого гордого вскидывания голова закружилась, и он чуть не растянулся на плетеной палубе. Услышал Митрохино хихиканье и цепляясь за бортик, начал медленно подниматься. Наконец выпрямился в полный рост, шатаясь от слабости, но любопытно вертя головой по сторонам. Насколько хватало глаз, точно такие же лодки качались на болотной воде, а по ним стояли, сидели, лежали, ходили, ползали, и даже перепархивали… существа. Татльзвум едва удержался, чтоб снова не потрясти головой. Казалось, что здесь собрались все ирийские твари! На соседней лодке зеленый ящер сэв, в одной безрукавке на чешуйчатое тело, насаживал заплатку на штаны, кажется, состоящие из одних лишь заплат. С другой стороны парочка петухоголовых и змееногих абраксасов, кажется, ссорились, гневно подкукарекивая и наскакивая друг на друга. Морской воин зитирон с фырканьем и плеском вынырнул из черной жижи, вскарабкался на борт – абраксасы немедленно прекратили ссору и принялись деловито обирать с него тех самых глазастых тварюшек, вцепившихся в непробиваемую зитиронову чешую. Обобрали и потащили куда-то, зитирон немедленно нырнул обратно. Еще дальше коненогий корнут разделывал чью-то тушку, походя накалывая отрезанные куски на собственные рога, а безголовый аримфей пускал голодные слюни из пасти на животе. Татльзвум снова едва не свалился за борт – катая одинокий глаз в треугольной глазнице, на него пялился самый настоящий зубастый сыроед! А ведь он сам, своими руками, вырезал это питающееся разумными существами мерзкое племя, когда… когда выдавал себя за своего треклятого братца Айтвараса перед его трижды треклятой ведьмой!1