— Долго шел. — Лиам поджимает губы. — Он мертв уже несколько месяцев, Коннор.
— Я только сейчас узнал.
— Ты бы знал, если бы был здесь.
Если бы ты никогда не уходил, возможно, он был бы все еще жив. Я слышу скрытую нотку в голосе Лиама, то, чего он не договаривает. Его взгляд не отрывается от моего, тяжелый и непреклонный, и я слышу шелест листьев вокруг нас на теплом летнем ветерке, когда смотрю на своего брата.
— Ты говоришь, что хотел бы, чтобы он был еще жив? Он ненавидел тебя. — Я пристально смотрю на своего брата, зная, что мои слова причинят боль, и желая, чтобы они причинили боль. Я хочу знать, кто теперь мой брат, потому что я не вижу никаких следов того беспечного, безрассудного мальчика, которого я когда-то знал и пытался защитить. — Он обвинял тебя в смерти нашей матери, называл тебя подменышем. Он не хотел иметь с тобой ничего общего.
— Это не значит, что я хотел, чтобы он встал на колени перед пулей Виктора Андреева, — натянуто говорит Лиам. — Я бы не хотел такой судьбы ни для кого из нас. — Его лицо напрягается, и я могу сказать, что в этот момент он представлял это сто раз или больше… нашего отца, стоящего на коленях за складом, теплый асфальт пропитывает колени его брюк от костюма, запах доков и мусора в носу, зная, что последнее, что он почувствует, будут отходы пирсов Челси, что солнце, согревающее его голову, последнее солнце, которое он когда-либо почувствует, жаждущий большего, прежде чем выстрел отправит его в эту темную, вечную тьму и холодность.
Я могу сказать, что он и сам себе это представлял, глядя на темные воды Бостона у склада Королей, на городской пейзаж, представляя момент, когда Анастасия узнает об этом, как раз когда дуло прижимается к его затылку. И все же… он все равно продолжает сражаться. Мы все это себе представляли. Ни один человек не живет этой жизнью, не будучи хорошо знакомым с идеей своего собственного конца.
— И все же ты ничего не сделал, чтобы остановить это. — Я прищуриваюсь, глядя на него. — Разве тебе не дали право голоса?
— Я даже не был наследником, когда он умер, — говорит Лиам резким голосом. — Он пытался воздать почести нашему сводному брату-ублюдку. Так что нет, когда собрание проголосовало за его передачу в обмен на мир между нашими тремя семьями, у меня был только тот голос, который был бы у любого другого мужчины за столом.
— И какой?
Лиам не дрогнул.
— Я голосовал за смерть, — тихо говорит он.
— Потому что ты ненавидел его? — В моем голосе звучат другие, более жесткие нотки. Я задавался вопросом, боролся ли мой брат за его жизнь или согласился на казнь нашего отца. — Я слышал, ты сам был наказан за то, что нарушил клятву помолвки. Что произошло?
Правая рука Лиама дергается, и я замечаю шрамы на его большом и указательном пальцах.
— Нет, — говорит он тем же тихим, размеренным тоном. — Потому что это была его жизнь или жизнь многих других. Улицы Манхэттена и Бостона были бы красными от смешанной крови, ирландской, итальянской и русской вместе взятых. Иронично, не так ли? Мы бы объединились так или иначе, в мире или в насилии. — Он делает шаг ко мне, и я вижу, как оба мужчины, стоящие по бокам от него, вздрагивают, но не двигаются, чтобы остановить его. — Наш отец сходил с ума от власти, — говорит Лиам, его тон теперь немного более настойчивый, как будто он умоляет меня понять. — Он был готов пожертвовать всем, теми немногими отношениями, которые у него были с единственным оставшимся сыном, уважением других королей, даже рискнуть своей жизнью, чтобы получить власть и богатство, которых он жаждал. Все эти уроки, которые он давал нам в детстве о бережливости, о том, что нельзя выставлять напоказ деньги и достаток, как итальянцы или братва? Он упустил все это из виду. Ты ушел как раз тогда, когда все стало плохо, Коннор… ты не видел его в конце. Переубедить его было невозможно. Это было как… — Лиам прерывисто вздыхает. — Это было все равно что усмирить бешеную собаку.
— Я должен ударить тебя за это. — Мой кулак сжимается, и я вижу, как Найл делает шаг вперед, но Лиам только фыркает, поднимая руку, чтобы остановить его.
— Я провел много времени на боксерском ринге, брат, — говорит Лиам с коротким смешком. — Я уже не тот ребенок, которого ты помнишь, Коннор, и я могу постоять за себя. Так что, если ты считаешь, что должен задать мне трепку за честь нашего отца, учти, что ты можешь проиграть.