Приятно было стоять на ветке, что качается и пружинит, и здорово смотреть в непроницаемый свод листвы, а затем пролезть сквозь него. До чего прекрасно там одиночество! Фюн глядел вниз, а там лишь волнистый ковер листвы, зеленый, зеленый, еще зеленее, зелень до черноты; глядел вверх — там тоже листва, зеленая, бледно-зеленая, не зеленая вовсе, зелень до снежной зеленой слепоты; вверху, внизу и вокруг — взмахи, движение, шепот листка листку и вечная тишь, какую слушаешь и стараешься углядеть.
Когда исполнилось Фюну шесть, его мать, красивая длинноволосая Мирне, явилась его повидать. Прибыла она тайно, ибо страшилась сыновей Морны, прошла насквозь одинокие места многих краев, прежде чем добралась до лачуги в лесу, до кроватки, в которой лежал Фюн, сжав сон в кулачках.
Он проснулся — удостовериться. Одним ухом уловил непривычный голос, открыл один глазок, каким бы сонным ни был другой. Мама взяла его на руки, расцеловала и запела сонную песенку, пока мальчуган не уснул вновь.
Не усомнимся: глазок, что в силах был не закрываться, в ту ночь не закрывался, покуда мог, и ухо слушало сонную песенку, пока не стала она слишком тихой для слуха, пока не стала слишком нежной, что и не учуешь ее в тех мягких руках, покуда Фюн не заснул — с новым образом в головушке и с новым понятием для размышления.
Его мать! Его личная мать!
Но когда пробудился он, ее уж не было.
Она возвращалась втайне, боясь сынов Морны, пробиралась угрюмыми чащами, подальше от жилых мест, безлюдными одинокими тропами к владыке своему в Керри.
Может, это владыка боялся сынов Морны, а она, может, владыку любила.
Глава третья
Женщины-друидки, попечительницы Фюна, были из рода его отца. Бовмал приходилась Кулу сестрой и, соответственно, Фюну теткой. Лишь такие кровные узы могли привязать их к клану Башкне, ибо нелегко это, побыв при дворе и людях, укрыться с ребенком в лесах да жить — как, должно быть, жили они, — в страхе.
Ну и истории они, наверное, поведали Фюну о сынах Морны! О самом Морне, широкоплечем, суровооком, свирепом коннахтце, о сыновьях его — особенно о юном Голле Море мак Морне, таком же плечистом, как его отец, о лютом нраве его, но взор у Голла веселый, когда все вокруг мрачны, и исполнен Голл смеха, за какой люди прощали ему даже смертоубийство. О Конане Маэле[6] мак Морне, брате его, сердитом, как барсук, бородатом, как вепрь, лысом, как ворон, и с языком, что умел уязвить, когда всякий другой не смог бы и заикнуться. Выхвалялся он, что, завидев открытую дверь, шагал в нее, а когда примечал закрытую — шагал и в нее. Завидев мирного человека, уязвлял его словом, а приметив немирного, уязвлял и его. А были еще Гарра Дув мак Морна и бешеный Арт Ог, оба за шкуру свою не тревожились так же, как и за чью угодно еще, а Гарра и впрямь, похоже, был свиреп, раз в своем клане получил прозвище Лютый мак Морна. Были и прочие, все буйные коннахтцы, неукротимые, никто им не указ — в точности как и их чудным краям.
Фюн небось наслышан был о них и, скорее всего, на крапиве упражнялся сносить Голлу голову, а на овец охотился из засады так же беспощадно, как собирался потом на Конана Сквернослова.
Но больше всего слыхал он о Куле мак Башкне. С каким воспарением духа докладывали Фюну хранительницы об отце его! Как голоса их, должно быть, излагали нараспев подвиг за подвигом, превозносили славу за славой. Знаменитейший средь мужей — и красивейший; величайший боец; щедрейший даритель; добрый защитник; вождь фианна на-эринн. Сказания о том, как попал он в засаду и освободился; как был щедр — и обрел волю; как разгневался и с прытью орла и неотвратимостью бури отправился в путь; как перед ним и по сторонам, уклоняясь от тропы его устрашающего приближения, мчали прочь полчища, не осмеливавшиеся ждать, и едва уносили ноги. И как, наконец, когда пришло время усмирить его, лишь вся мощь Ирландии способна была на такую великую победу.
Не усомнимся: в тех приключениях Фюн был со своим отцом, неотступно следовал за широким шагом храбреца и согревал ему сердце премного.
Глава четвертая
Женщины хорошо выучили его бегать, прыгать и плавать.
Одна брала терновую хворостину, Фюн — тоже, и они пытались хлестнуть друг дружку, гоняясь вокруг дерева.