Нам неизвестно, сказал ли король Фюнтры что-то еще, но знаем мы, что вскоре после тех слов Фюн свою службу оставил.
Отправился на юг и нанялся к королю Керри — к тому самому владыке, что женился на матери Фюна. И так удачно шла его служба, что, говорят, сыграл он в шахматы19 с королем, и потому мы знаем, что в мыслях своих Фюн по-прежнему был мальчишкой, сколь мощно ни укрепились члены его. Умел он был в состязаньях и охоте, но для политики слишком юн; впрочем, политиком не стал он до конца своих дней: что ни пожелал бы свершить — свершал, неважно, кого мог тем обидеть, а чего не мог он свершить, свершал все равно. Таков он, Фюн.
Однажды, когда отдыхали они на привале, заспорили фении Фюна, какая музыка прекрасней всех на белом свете.
— Скажи нам, — велел Фюн, обращаясь к Ошину20 [Oistn произносится так].
— Зов кукушки с дерева, что выше всех в зарослях, — воскликнул его веселый сын.
— Добрый звук, — молвил Фюн. — Скажи и ты, Оскар, — попросил он, — какая, по-твоему, лучшая музыка?
— Лучшая музыка — звон копья по щиту, — воскликнул статный юнец.
— Добрый звук, — сказал Фюн.
Прочие воины тоже назвали радость свою: рев оленя через поток, блеянье дружного стада вдали, песня жаворонка, смех веселой девицы или шепот девицы взволнованной.
— Всё это добрые звуки, — молвил Фюн.
— Скажи нам, вожак, — осмелился кто-то, — а сам ты как думаешь?
— Музыка происходящего, — изрек великий Фюн, — вот что есть лучшая музыка в мире.
Любил он «происходящее» и ни на волос не избегал его; и в тот раз тому, что происходило, он позволял происходить, пусть соперником и повелителем был Фюну сам король. Кто знает, может, мать Фюна следила за поединком, и Фюн не мог не блеснуть перед ней мастерством. Он одолел самого короля семь игр подряд!!!
И впрямь редкость: подданный побеждает в шахматы короля, и этот владыка не на шутку оторопел.
— Кто ты такой, в самом-то деле? — воскликнул он, отрывая взгляд от игральной доски и вперяясь в Фюна.
— Я сын селянина из народа Луигне, что в Таре21, — ответил Фюн.
Возможно, Фюн покраснел на этих словах, раз король, наверное, впервые смотрел на него в упор — и видел насквозь все двадцать прожитых Фюном лет. Приметливость короля безупречна, это в сказаниях доложено тысячу раз, и у этого короля уменье было монаршим, не хуже прочих.
— Нет, не тому ты сын, — возразил возмущенный монарх, — ты сын, которого Мирне, жена моя, понесла от Кула мак Башкне.
На это Фюну сказать было нечего, но взгляд его, вероятно, устремился к матери — и на ней успокоился.
— Тебе здесь нельзя оставаться, — продолжил отчим Фюна. — Не желаю, чтобы тебя убили под моей опекой, — пояснил он — или пожаловался.
Кто знает, может, король сам боялся сыновей Морны, но не знает никто, что подумал о нем Фюн, ибо никогда больше не разговаривал со своим отчимом. Мирне же наверняка любила своего повелителя, или же на самом деле страшилась сыновей Морны — или боялась за Фюна; верно и вот что: если женщина любит своего второго мужа, она способна презреть все, что напоминает ей о первом. Фюн вновь отправился странствовать.
Глава девятая
Все желания преходящи, кроме одного, зато оно держится вечно. Фюн, помимо всех прочих желаний, имел одно постоянное: за мудрость готов он был куда угодно двинуться и что угодно отдать; в поисках мудрости подался он в места, где Финегас22 жил на берегу вод Бойн. Но из страха перед кланом Морна Фюн свое прозвище не упоминал. Звался на том пути Демне[9].
Мы мудреем, задавая вопросы, и даже если не получаем ответа, мудреем все равно: у складного вопроса ответ едет на закорках, как раковина у улитки. Фюн задавал всякий вопрос, какой только приходил на ум, а его наставник — поэт и почтенный человек — на все отвечал, и не в меру терпения своего, ибо терпение его было безмерно, а в меру способностей.
— Почему живешь ты на берегу реки? — Таков был один вопрос.
— Потому что стих есть откровение, и лишь у кромки бегущей воды поэзия открывается уму.
— Сколько ты здесь? — Следующий вопрос.
— Семь лет, — ответил поэт.
— Долгое это время, — задумчиво произнес Фюн.
— Ради стиха я бы ждал и вдвое дольше, — сказал невозмутимый бард.
— Наловил ли хороших стихов? — спросил Фюн.
— Наловил тех, каким сам гожусь, — ответил добрый учитель. — Никому не по силам поймать больше этого, ибо готовность человека — мера его.