То был пес.
Пусть овцы и были ядовиты, пес — хлеще, ибо даже смотреть на него было страшно. Телом невелик, зато голова громадна, а пасть открывалась, как крышка котла. Не зубы в той пасти, а крючья, клыки и штыри. Жуть берет на такое глядеть — и ужас, если глянуть внутрь, а думать — чистое горе; и из той пасти — или же из широченного, рыхлого носа, что шевелился над нею, — исходил звук, какой не описать никакими людскими словами: не рык, не вой, но то и другое разом.
Не урчание и не хрюк, а оба разом; не скулеж и не стон, а оба разом; тот звук состоял из всех этих звуков, был в нем и писк, и визг, и протяжный храп, и утробное воркование, и шум, похожий на скрип ржавой петли, слышалось в нем и всякое прочее.
— Славьтесь, боги! — проговорил человек, сидевший на ветке над королем.
— За что на сей раз? — спросил король.
— За то, что эта собака не лазает по деревьям, — ответил тот человек.
И человек еще выше простонал:
— Воистину!
— Ничто не устрашает овец пуще собаки, — сказал Мананнан, — и ничто не испугает таких овец пуще этого пса.
Он выпустил зверя на землю.
— Песик, сокровище, — молвил он, — беги убивать овец.
И стоило ему проговорить это, пес обогатил и умножил шум, какой производил до сих пор, — так, что люди Ирландии заткнули пальцами уши и закатили глаза да чуть не попадали с веток от страха и ужаса, какие внушил им тот шум.
Немедля пес принялся выполнять приказанное. Ринулся вперед — поначалу лениво, но, когда ядовитые овцы помчали к нему прыжками, он бросился к ним рывком, и вскоре уже разогнался так, что не разобрать было ничего, одна голова и рывки. Разделался с овцами так: прыжок и удар на каждую, и ни в одном прыжке не промахнулся он, и ни в одном ударе. Ухватившись, он перекручивался, словно на петлях. Начиналось крученье с удара, а кончалось оторванным кусом, и овца испускала дух. Через десять минут все овцы полегли наземь, и один и тот же кус был оторван от каждой овцы, и все овцы были мертвы.
— Теперь можно спускаться, — сказал Мананнан.
— Этот пес не умеет лазать, — предупреждающе молвил тот, кто сидел на ветвях над королем.
— Слава богам! — сказал тот, кто сидел еще выше.
— Воистину! — сказал воин, что сидел еще выше. А человек с соседнего дерева проговорил:
— Не двигайте ни рукой, ни ногой, пока та собака не подавится до смерти на убоине.
Собака, впрочем, не съела нисколько. Подбежала к хозяину, Мананнан взял ее на руки и завернул в плащ.
— Теперь точно можно слезать, — сказал он.
— Лучше б сдох этот пес, — молвил король.
Но спустился с дерева, ибо не желал показаться Мананнану трусом.
— Иди же и срази людей Лохланна, — сказал Мананнан. — Станешь им королем прежде этого вечера.
— Я б не возражал, — сказал король.
— Запросто, — сказал Мананнан.
Сын Лира засим повернулся и ушел в сторону Ирландии — вступить в свои права на один день, а Фиахна продолжил сражаться с лохланнами.
Он победил их до вечера и с той победой стал королем Лохланна и королем саксов и бриттов.
Дал Черной Карге семь дворцов на своих землях и сотню голов всевозможной скотины, которую изловил. Карга осталась довольна.
Затем вернулся в Ирландию, и через некоторое время жена родила ему сына.
Глава восьмая
— Ты ни слова не рассказал про Дув-Лаху, — укорила его Пламенная.
— Доберусь еще до нее, — отозвался Монган.
Показал на чан, и принесли ему вина, отпил он с такой радостью и взахлеб, что люди вокруг подивились его жажде, двужильности и веселому духу.
— Теперь начну сызнова.
Сказывал Монган:
Был слуга во дворце у Фиахны Финна, звали его Ан-Дав, и в ту ночь, когда родила жена Фиахны сына, жена Ан-Дава тоже родила сына. Его назвали мак ан-Давом, а сына Фиахны жена поименовала Монганом.
— А! — пробормотала Пламенная.
Королева сердилась. Сказала, что несправедливо и дерзко слуге рожать ребенка в то самое время, когда родила королева, но что тут поделаешь: ребенок родился, куда же ему деваться.
И вот что следует рассказать.
Жил по соседству королевич по имени Фиахна Дув, был он властителем Дал Фиатаха. Долгое время питал он вражду и злобу к Фиахне Финну и воевал с ним, и у Фиахны Дува в ту самую ночь родилась дочь, и назвали ее Дув-Лаха, Белая Длань.
— А! — вскричала Пламенная.
— Вот видишь! — промолвил Монган и с удовольствием выпил еще вина Дивных.