— Ты так говоришь? — вскричал он.
— Говорю, — отозвалась Дув-Лаха.
— Пусть король Лейнстера забирает ее, — сказал Монган.
Глава двенадцатая
Дув-Лаха и король Лейнстера отошли засим в сторону потолковать, и глаза у короля были, казалось, громадными, как плошки, — уж так распалился он, и так распахнулись они и загорелись при виде Дув-Лахи. Всего его охватил восторг, и слова застревали у него в зубах, и Дув-Лаха не понимала, что же он хочет сказать, да и сам он, похоже, не знал. Но наконец удалось ему произнести что-то разборчивое — вот оно:
— Я очень счастливый человек, — промолвил он.
— Я тоже, — сказала Дув-Лаха, — счастливейшая женщина в мире.
— Отчего же ты счастлива? — спросил потрясенный король.
— Послушай меня, — сказала она. — Попробуешь увезти меня отсюда против моей воли — половина людей Ольстера погибнет прежде, чем заберешь ты меня, а другая будет изранена в попытке меня отстоять.
— Сделка есть сделка, — начал король Лейнстера.
— Но, — продолжала она, — не станут они противиться, если узнают, что у нас с тобой любовь давным-давно.
— Что у нас с тобой давным-давно? — переспросил изумленный король.
— Любовь, — повторила Дув-Лаха.
— Вот так новость, — сказал король, — и новость хорошая.
— Но слово мое тебе таково, — продолжала Дув-Лаха. — Не поеду с тобой, если не принесешь мне дар.
— Всё, чем владею, — воскликнул Брандув, — и всё, чем владеют все.
— Дай мне слово — и поручись за него, — что сделаешь, как я прошу.
— Даю — и поручаюсь, — вскричал, ликуя, король. — Тогда, — сказала Дув-Лаха, — вот что прошу я с тебя.
— Освети же суть! — взмолился он.
— До истечения года не проведешь ты ночь в том доме, где я.
— Голову и руку даю… — пробормотал, запинаясь, Брандув.
— А если войдешь ты в тот дом, где я, до истечения года, не садись на то сиденье, где я.
— Тяжек мой рок! — простонал он.
— Но, — продолжала Дув-Лаха, — если сижу я на сиденье, сидеть тебе напротив меня и на расстоянии.
— Горе мне! — молвил король, сплел пальцы в единый кулак и бил им себя по голове, а затем глянул на них — и на все вокруг, но ничего не различал, ибо ум его затуманило, а мысли бродили и путались.
— Зачем ты связываешь меня такими обетами? — спросил он.
— Желаю проверить, и впрямь ли ты меня любишь.
— Да люблю же, — сказал король. — Люблю тебя буйно и сильно, всем, что есть во мне.
— Так же и я тебя! — сказала Дув-Лаха. — Проведем памятный год за ухаживаниями и радостями. А теперь нам пора, — не терпится мне быть с тобой.
— Горе мне! — молвил Брандув, идя за нею. — Горе мне, горе! — говорил король Лейнстера.
Глава тринадцатая
— По-моему, — сказала Пламенная, — кто бы ни потерял ту женщину, печалиться не стоило.
Монган взял ее за подбородок и поцеловал в губы.
— Все, что ты говоришь, — мило, потому что сама ты мила, — сказал он, и ты — мой восторг и радость всему белому свету.
Тут слуги принесли ему вина, и он выпил его с такой радостью и взахлеб, что те, кто смотрел на него, подумали: наверняка лопнет и утопит их. Но он смеялся громко и с невероятным восторгом, и нежно звенели от его хохота сосуды из золота, серебра и бронзы, а балки кровли потрескивали.
Сказывал он:
Монган любил Дув-Лаху Белую Длань сильнее самой своей жизни, больше, чем свою честь. Королевства всего света не стоили ничего по сравнению с ремешком у нее на туфле. Не смотрел на закат он, если была она рядом. Не слушал лютню, если мог слышать ее речи, ибо она была светом веков, сокровищем времени, чудом мира — до самого Судного дня.
Отправилась Дув-Лаха в Лейнстер с королем того края, и когда удалилась она, Монган совсем расхворался и, казалось, никогда не оправится; стал он таять и усыхать, походил на скелет, мосластый костяк и горе горькое.
Вот еще что надобно знать.
Была у Дув-Лахи юная служанка, ее сводная сестра, и в день, когда Дув-Лаха вышла замуж за Монгана, служанка ее вышла замуж за мак ан-Дава, кто служил при Монгане и был ему сводным братом. Когда же Дув-Лаха уехала с королем Лейнстера, ее служанка, жена мак ан-Дава, отправилась с ней, и так стало двое холостяков в Ольстере — король Монган и мак ан-Дав, его слуга.
Однажды, когда сидел Монган на солнце и горевал о своей судьбе, пришел к нему мак ан-Дав.