— А не было бы гораздо проще, — заявил пострел, — разыскать этот священный орешник и слопать орехи прям с куста?
— Это было бы проще, да все же нелегко, — ответил поэт, — ведь найти куст можно, лишь обладая знаниями о нем, а их можно получить, только съев орехи, а их можно заполучить, только съев Лосося.
— Придется дожидаться этого Лосося, — скрепя сердце, тяжело вздохнул Финн.
Глава X
Жизнь шла для него круговертью вневременного времени, в котором дни и ночи проходили без всяких происшествий, хотя и наполнялись разными интересностями. Каждый день нали вал тело его грузом силы, также множился и запас знаний в уме его, и каждая ночь запечатывала и скрепляла оба прибытка, ибо именно ночью мы закрепляем то, что собрали днем.
Возьмись он рассказывать об этих днях, поведал бы о чреде трапез и сна и о бесконечных беседах, от которых его разум порой соскальзывал в уединение, где в обширных туманных воздусях качался он и плыл, отдыхая. А потом он снова возвращался, и приятно ему было ухватывать убежавшую вперед мысль и воссоздавать все пропущенные им рассуждения. Однако часто совершать такие сонные прогулки он не мог; ибо его наставник был слишком опытен, чтобы допускать такие просветленноликие и устремленноокие отвлечения, и, подобно женщинам друидкам, хлеставшим его по ногам при нарезании кругов вкруг дерева, Финегас преследовал его разум, требуя здравомыслия в вопросах и понимания при ответах.
Задавать вопросики может стать ленивейшим и самым непринужденным занятием ума, однако, когда вы сами должны решить поставленную проблему, вы должны с тщанием обдумать свой вопрос и четко его оформить. Разум Финна научился скакать по более кочковатому полю, чем то, по которому он гонялся за зайцами. И когда он задавал свой вопрос и давал на него собственный ответ, Финегас принимался за дело и разъяснял ему, где вопрос был плохо поставлен или в какой момент ответ начал сбиваться с пути, чтобы Финн пришел к пониманию, каким образом хорошо поставленный вопрос вырастает в конце концов до славного ответа.
Однажды, вскоре после упомянутого разговора, Финегас пришел туда, где находился Финн. В руке у поэта была небольшая плетенная корзинка, а на лице выражение одновременно торжествующее и мрачное. Он был, без сомнения, взволнован, и в то же время опечален; он стоял, глядя на Финна, и глаза его стали такими ласковыми, что мальчишку это искренне тронуло, и в то же время его взгляд был так грустен, что Финн едва не прослезился.
— Что случилось, мой учитель? — спросил встревоженный мальчик.
Поэт опустил свою корзину из лозы в траву.
— Загляни в корзину, сынок, — молвил он.
Финн глянул.
В корзине лежал лосось.
— Это тот самый лосось, — тяжело вздохнул Финегас.
Финн подпрыгнул от восторга.
— Я рад за тебя, учитель, — воскликнул он. — Право слово, я так за тебя рад!
— И я рад, сердце мое, — согласился учитель.
Однако, молвив так, он склонил голову к руке и долго молчал, собираясь с мыслями.
— И что теперь делать? — спросил Финн, глядя на чудесную рыбину.
Финегас поднялся с земли, где сидел рядом с плетеной корзиной.
— Я скоро вернусь, — выдавил он из себя. — А пока меня не будет, ты можешь пожарить этого лосося, чтобы он был готов к моему возвращению.
— Поджарю конечно, — ответил Финн.
Поэт смерил его долгим и серьезным взором.
— Ты ведь не откусишь ни кусочка от моего лосося, пока меня не будет? — спросил он.
— Ни кусочка! — подтвердил Финн.
— Уверен, что ты этого не сделаешь, — пробормотал поэт, повернувшись и медленно двинувшись по траве к кущам у скалистого кряжа.
Финн приготовил лосося. Он был красив, заманчив и восхитительно пах, пока коптился на деревянном блюде в окружении прохладных зеленых листьев; все это подметил и Финегас, когда вышел из кущи и сел на траву перед собственной дверью. Он смотрел на эту рыбу не только глазами. Он взирал на нее всем сердцем, всей душой во взгляде, и, когда он повернулся, чтобы глянуть на Финна, мальчишка не понял, была ли любовь в его глазах к рыбе или же к нему самому. И все же он сообразил, что для поэта настал великий момент.
— Значит, — сказал Финегас, — ты все-таки меня не объел?
— Разве я не обещал? — ответил Финн.
— И все же, — продолжил его учитель, — когда я удалился, ты бы мог съесть эту рыбу, если счел, что тебе это надо.