Эта ночь, это свидание дали мне надежду и уверенность в нас, в нашем будущем, как никогда раньше. Я чувствую себя ближе к Лиаму, чем когда-либо, тепло и счастливо, я как будто легкая, как перышко, когда он вручает наши билеты, а я толком не слышу, что он говорит. Я поднимаюсь по лестнице рядом с ним к нашим местам в ложе с видом на сцену. Я наклоняюсь ближе к нему, чувствуя его пальцы в своих волосах, пока мы ждем, когда поднимут занавес, обводящие мой затылок, его губы снова ищут мои, пока мы сидим там в темноте, и я чувствую, что нахожусь во сне. Моя мечта, его мечта. Наша мечта. Это волшебно, лучше, чем все, что я могла себе представить.
Когда на сцене поднимается занавес, я нетерпеливо поворачиваюсь к нему, желая узнать, что Лиам выбрал для нас, чтобы посмотреть вместе. И тут воздух наполняют первые нотки Лебединого озера, и я замираю на месте.
Нет. Нет. Нет.
Кажется, что музыка воздействует на мои чувства, вид балерин на сцене пронзает меня, как будто каждая из них по отдельности держала нож и вонзала его мне в грудь. Я не была на балете со времен Франко, не слушала оркестровую музыку, не смотрела его и не просматривала свои старые видео, и даже не прикасалась к стопке пуант и тюля, которые все еще были в моем шкафу до того, как я покинула свою старую квартиру.
Я не смогу этого вынести, ни чего-либо из этого. Уже первые ноты звучат как пощечина, жгучее напоминание о том, что то, что я когда-то любила превыше всего, чему я отдала свое сердце и душу, потеряно для меня навсегда. Неважно, насколько я исцелена, как далеко я продвинулась в этом, какое признание я нахожу, я никогда, никогда больше не буду танцевать на такой сцене. Я никогда не надену атласные туфельки, потому что ноги так исковерканы, что с ними не могли сотворить ничего, что могли бы сделать танцы. Я никогда не обмотаю атласные ленты вокруг лодыжки, никогда не почувствую, как сминается тюль под кончиками пальцев, как натягивается купальник на мое тщательно отточенное тело. Даже самые худшие моменты… боль, изнеможение, беспокойство, удары в спину из-за деталей, я тоже никогда больше этого не испытаю.
Я должна была быть на такой сцене к настоящему времени. Я бы закончила университет в Нью-Йорке, заняв место, на которое, как мне сказали, я претендовала в качестве примы. Я танцевала партию Одетты на сцене Манхэттена, толпа казалась размытым пятном, когда я танцевала, прыгала, делала пируэты, кружилась, когда чьи-то руки поднимали меня в воздух, когда музыка овладевала мной, и я становилась такой, совсем ненадолго, растворяясь в магии всего этого.
Больше никогда. Больше никогда. Никогда, никогда, никогда…
— Ана? Ана! — Я смутно слышу голос Лиама и понимаю, что зажала уши руками, отворачивая голову от сцены, чтобы не видеть их. Он тянется ко мне, но я отстраняюсь, чувствуя, как мое сердце рвется, как бумага, когда я смотрю на его серьезное, обеспокоенное лицо и понимаю, что он сделал это не нарочно. Он не хотел причинить мне боль. Он просто не знал, что это сработает. И почему-то это кажется таким же ужасным.
— Я не могу, — шепчу я. — Я не могу, я не могу… — Я поднимаюсь со своего места, слепо ковыляя к занавесу, ведущему из нашей ложи, мои ноги в туфлях с ремешками внезапно заболели. Я чуть не падаю, когда протягиваю руку, чтобы сорвать их, сжимая их в руке, как Золушка, убегающая с бала, когда я выбегаю из ложи, вниз по ступенькам и в вестибюль, с красным ковром, чувствуя на себе взгляды, когда я наклоняюсь, тяжело дыша и пытаясь не разразиться рыданиями, и мне все равно.
— Ана! — Я слышу позади себя запыхавшийся голос Лиама и знаю, что он догнал меня. Я не могу повернуться к нему лицом, пока нет, но он не оставляет мне выбора. Я чувствую его руки на своей талии, поворачивающие меня, и чувствую, как наворачиваются слезы, когда я смотрю на его красивое лицо.
— Как ты мог? — Шепчу я, слова ломаются, когда они выскальзывают. — Как ты мог это сделать, Лиам…
— Что? — Он выглядит искренне сбитым с толку. — Ана, что случилось?
— Что случилось? — Я смотрю на него, мое сердце внезапно бешено колотится в груди. — Если ты спрашиваешь об этом, Лиам, тогда в этом нет смысла. — Я с трудом сглатываю, боль, разбитое сердце и гнев накатывают одновременно. Мне внезапно становится ясно, как мало мы знаем друг друга, что это не любовь, если он не может понять эту простую вещь без того, чтобы мне не пришлось произносить ее вслух. — Ты меня не понимаешь, — прерывисто шепчу я, пятясь от него. — Ты меня совсем не знаешь…