— Прости… прости… — Я не знаю, всхлипываю я вслух или нет, но каждый дюйм меня дрожит, я свернулась калачиком голая на ковре, мое лицо горит и пульсирует, и я плачу, застыв, в панике. Я слышу скрип матраса, когда он встает, и я вскрикиваю от страха, каждый дюйм меня содрогается от ужаса, когда я чувствую тяжелый, теплый вес его тела, опускающегося на колени рядом со мной на ковер. Я жду, что вот-вот его кулак окажется в моих волосах, или треск ремня, или его руки снова, больше оскорблений, больше боли, потому что так всегда заканчивалось. Я была достаточно глупа, чтобы притворяться, что это не так.
— О боже, маленькая, маленькая куколка, мне так жаль, мне так жаль…
Александр тянется ко мне, и я отшатываюсь, пытаясь в панике вырваться из его хватки. Но он не позволяет мне, и мне требуется мгновение, чтобы понять, что он притягивает меня в свои объятия, на свои обнаженные колени, гладит мои волосы, пытаясь успокоить меня.
— Прости, что я ударил тебя, малышка, прости…
Я не могу остановиться. Движения взад-вперед достаточно, чтобы вызвать у меня головокружение. Тем не менее, я все равно сворачиваюсь калачиком у него на груди, прижимаюсь щекой к его гладкой коже, когда он гладит мои волосы, шепча мое прозвище снова и снова, пока извиняется.
— Кто они? — Шепчу я. Я знаю, что не должна спрашивать, но это зашло так далеко, слишком далеко. — Кто эти девушки.
Рука Александра неподвижно лежит на моих волосах.
— Это не твое дело, малышка, — говорит он, его голос жесткий и злой, и я чувствую, как он напрягается, ярость начинает возвращаться, когда его рука сжимается на моем затылке. — Тебе не следует задавать такие вопросы…
Я не знаю, откуда берется смелость, на самом деле. К настоящему моменту я должна была бы знать лучше. Я должна слезть с его колен, схватить свою одежду и, убежать обратно в свою комнату, снова стать его питомцем. Мне следовало бы забыть о том, что вообще произошло сегодня вечером, забыть о желании большего, забыть обо всем, но я не могу.
Вместо этого я отстраняюсь, глядя в его горящие голубые глаза, и пытаюсь хоть раз поговорить с ним как с равным. Не как девушка, которой он владеет, не как девушка, за которую он заплатил сто миллионов долларов, не как один из его питомцев, не как его маленькая куколка. Как девушка, которая влюбляется в него, девушка, которая только что трахнула его, девушка, которая хочет знать почему, ее сердце разбивается на миллион кусочков.
Я помню, как он спрашивал о моих ногах в тот первый день, когда мыл меня, и как он разозлился, когда я не ответила. Я также помню, что он больше никогда не спрашивал.
— Я расскажу тебе о своем прошлом, — шепчу я, мой голос едва слышен. — Если ты будешь честен со мной.
Александр замирает. Я вижу, как он думает, принимает решение. И затем, как будто он принял решение, он внезапно подхватывает меня на руки, грациозно встает, прижимая меня к своему обнаженному телу, несет меня обратно к кровати, откидывает одеяло и укладывает меня на матрас, забирается рядом со мной и натягивает одеяло так, что он прикрыт до бедер, а я могу натянуть простыню до груди, прикрывая меня, пока он спокойно смотрит на меня.
— Очень хорошо, — тихо говорит он. — Но сначала ты.
Я нервно облизываю пересохшие губы. Я не уверена, что мне нравится такой расклад, он мог услышать мою историю, а затем отказаться от соглашения поделиться, но я полагаю, что он мог думать то же самое обо мне. В любом случае, мне повезло, что я зашла так далеко. Я не совсем в том положении, чтобы действительно вести с ним переговоры, но он это разрешает.
— Меня пытали, — тихо говорю я. — Моя лучшая подруга была в беде, и она была беременна. Русская братва хотела ее, и она еще не доверяла мужчине, за которого вышла замуж, пытаясь сбежать от него. Я работала под прикрытием и спала с некоторыми из Братвы, пытаясь получить информацию, которая помогла бы ей, помогла бы ей найти выход из своего брака и города. Заместитель начальника ее мужа узнал и пытал меня без его ведома или разрешения. — Я делаю вдох, прогоняя воспоминания о страхе, панике и мучительной боли, потрескивании горящей плоти и ощущении ножа, вонзающегося в подошвы моих ног. — Он порезал мне ступни, а затем сжег их паяльной лампой. Он сказал, что я больше никогда не буду танцевать, и он был прав. В тот день моя балетная карьера закончилась. Как ты знаешь, иногда трудно ходить из-за атрофии и рубцовой ткани. Я впала в сильную депрессию и не заботилась о себе так, как должна была. С тех пор моя жизнь изменилась. Я не была прежней.