Когда Александр прищелкивает языком в мою сторону, его глаза сужаются от растущего раздражения, мои пальцы сжимают покрывало на кровати, и я пытаюсь не паниковать, когда понимаю, что он делает. Я понимаю это за секунду до того, как он наклоняется, ставя тарелку с моими обычными яйцами и блинчиками и стакан сока на пол и отступает.
— Итак, Анастасия, — говорит он, и мое сердце проваливается в желудок.
Я чувствую не отвращение или гнев, когда понимаю, что, когда он сказал, что вчера я потеряла его доверие, он будет обращаться со мной как с домашним животным, которым я должна быть, пока я не верну его обратно. Это внезапное, зияющее отчаяние, сделать именно это. Чтобы вернуть его. Чтобы вернуть стабильность и безопасность, о которых я не подозревала, он давал мне до этой секунды. Все остальные вещи, о которых я лежала в постели и думала прошлой ночью, понимая, что он, скорее всего, никогда не предложит мне и в любом случае не смог бы сделать этого на равных: любовь, товарищество, удовольствие, мгновенно исчезают перед лицом внезапной, сжимающей желудок неуверенности в том, где я с ним и что будет дальше.
— Анастасия.
Я быстро киваю, у меня пересыхает во рту, когда я быстро соскальзываю с кровати, моя шелковая пижама немного зацепилась за ковер, когда я мгновенно опускаюсь на колени в нескольких дюймах от него перед тарелкой, глядя на нее с внезапной тошнотой, которая заставляет меня задуматься, смогу ли я вообще есть.
Несмотря на то, что мне нужно было знать несмотря на то, что это постоянно грызло бы меня, если бы я этого не сделала после комментария Иветт, часть меня внезапно, интуитивно и глубоко сожалеет о том, что я зашла в его кабинет. Если бы я могла вернуться и сделать это снова… Но я не могу. То, что произошло вчера, не изменить. Все, что я могу сделать, это попытаться понять, что я собираюсь делать сейчас.
У меня полностью пропал аппетит, но я знаю, что он расстроится, если я не поем. Так всегда бывает. Последняя мысль немного пугает меня, достаточно, чтобы заставить задуматься. Это кажется слишком интимным, знать что-то подобное о таком человеке, как Александр. Так всегда бывает. Но это также успокаивает. Однообразие всего этого. Уверенность. Он хочет, чтобы я поела.
Я доставлю ему удовольствие, если поем. Даже если это будет на полу.
Мне удается взглянуть на него из-под ресниц, когда я тянусь за блинчиком, собираясь оторвать кусочек с конца. Больше всего на свете я ненавижу есть пальцами, но если это то, что нужно, чтобы доставить ему удовольствие и снова сделать все так, как было раньше, то именно это я и сделаю. Однако он не выглядит довольным. Если бы я могла судить, я бы подумала, что он выглядит так, как будто ненавидит каждую секунду этого, наблюдая, как я ем с тарелки на полу, стоя перед ним на коленях.
Но это не имело бы никакого смысла.
Я слышу звук открывающейся и закрывающейся входной двери, легкие шаги в коридоре, и мой желудок сжимается от страха. Пожалуйста, не будь ею, в отчаянии думаю я, когда все зарождающиеся остатки аппетита, который у меня мог бы быть, мгновенно улетучиваются, не оставляя ничего, кроме холодного узла в животе.
— Александр? — Голос Иветт с сильным акцентом разносится по коридору, и мне приходится сжать челюсти, чтобы подавить протест, который угрожает вырваться наружу.
Кто еще, по-моему, это должен был быть? Пасхальный кролик?
— Сюда, — зовет Александра, и я с растущим смущением понимаю, что она собирается зайти сюда. Пока я на полу, как собака, завтракающая. В своей комнате. Что за чушь? Как будто что-то здесь действительно мое. Это все его, и все, что у меня есть, по его прихоти, не более. Так что мне лучше начать вести себя прилично.
Я ненавижу, что голос в моей голове с каждым днем начинает звучать все больше и больше.
Я чувствую, как мое лицо уже начинает гореть, когда поворачивается дверная ручка. Я не отрываю глаз от своей тарелки, не из уважения, а из необходимости, чтобы Иветт не увидела выражения моего лица. Однако я уверена, что Александр подумает, что это первое.
— Ого, Александр. — Ее голос полон удивления, и я с трудом сглатываю, когда вижу, как ее ноги, обутые в узкие черные кожаные туфли на плоской подошве, приближаются. — Я надеялась, что ты согласишься с моим мнением об этой девушке, но я не думала, что это произойдет так скоро. Только посмотри на нее на полу, как послушный маленький питомец. Я была уверена, что ты собираешься продолжать настаивать на том, чтобы обращаться с ней как… — она замолкает, и я не могу не задаться вопросом с горьким отвращением, что она собиралась сказать.