Обращается со мной, как с человеком? Боже, что за концепция.
Часть меня хочет обвинить ее целиком и полностью. Она вложила мне в голову мысль о том, сколько Александр заплатил за меня, и я не думаю, что это было непреднамеренно с ее стороны ни в малейшей степени.
Она сделала все возможное, чтобы вбить клин между нами с самого начала, напомнить ему, что любая близость между нами была неправильной? Неуместной? Опрометчивой? Я уверена, что она использовала бы любое из этих слов, чтобы описать это, но я также знаю, что она просто ревнивая женщина, которая хочет мужчину, который ее не любит. Это должно принести мне утешение, что он не любит ее и не хочет ее таким образом, но это не так. Это только усложнит мою жизнь, особенно потому, что мои вчерашние выходки только подтверждают для него то, что она говорила.
Что мне нельзя доверять. Что мне нужно выучить свой урок. Что мне нужно учиться хорошим манерам. Знать свое место. Но она не заставляла меня ослушаться Александра и пойти в кабинет. Я не могу винить в этом ее. Я сомневаюсь, что она даже пыталась вложить мне в голову идею по шпионить, во всяком случае, она, вероятно, хотела, чтобы я начала напрямую приставать к Александру по этому поводу, чтобы он все больше и больше раздражался на меня. Вместо этого я решила взять дело в свои руки. Я запустила пороховую бочку взрывоопасных реакций, в которых есть все, на что я, как я не осознавала, привыкла полагаться, на грани взрыва.
Меня тошнит. Я хочу свернуться калачиком и заплакать, отдаться панике и расширяющейся воронке темных, тяжелых чувств, но я не могу. Александр ненавидит мои вспышки, мои порывы эмоций, и, кроме того, он может захотеть, чтобы я поела. С минуты на минуту… Но он отворачивается, быстро и тихо разговаривает с Иветт по-французски, прежде чем шагнуть к двери.
— Ешь, Анастасия, — твердо говорит он. — Я вернусь за тарелкой.
А затем он выходит в коридор, придерживая дверь для Иветт, прежде чем плотно закрыть ее за ними обоими. Мои глаза мгновенно наполняются горячими, ревнивыми, злыми слезами. Ревную к Иветт, злюсь на себя. Я все испортила, потому что не могла быть довольна тем, что предложил мне Александр, безопасной и комфортной крышей над головой, его осторожной привязанностью, местом, где я, возможно, даже пыталась залечить некоторые из своих ран, внешних и внутренних. Он не причинил мне вреда. Он не прикасался ко мне ни с чем, кроме уважения. И я все испортила, потому что не доверяю ему.
Как я могла, когда он купил меня у такого человека, как Алексей?
Я знаю, что сказала бы София, будь она здесь, если бы могла услышать мой собственный внутренний диалог.
— Не причинять тебе боли и не насиловать тебя, это самый минимум, Ана. Не то, за что можно упасть ниц и быть вечно благодарной. Посмотри, где ты сейчас находишься, ешь на полу, как щенок или домашняя кошка.
Но разве это не моя вина?
Я отчаянно желаю, чтобы у меня был кто-то, с кем я могла бы поговорить, кроме как внутри моего собственного мозга. Со времен Франко и последовавшей за ним глубокой, мрачной депрессии я не была уверена, что могу больше доверять собственному разуму. Иногда то, о чем я думала, особенно сразу после, шокировало меня. Темные, ужасные вещи, которые приводили меня в ужас, потому что до Франко они никогда даже в малейшей степени не приходили мне в голову.
Мысли о том, чтобы причинить ему боль, медленно и мучительно, в отместку за мои искалеченные ноги и потерянную жизнь. Мысли о том, чтобы причинить боль себе хотя бы для того, чтобы избежать ада, в который он меня ввергнул, и из-за чего? Пытаясь помочь своей лучшей подруге. Быть верной ей. Быть готовой сделать все, чего бы это ни стоило, чтобы помочь ей. Но мне больше не с кем поговорить.
Я совсем одна, и это поражает еще сильнее в данный конкретный момент, я стою на коленях на ковре с остывающим завтраком на тарелке передо мной, голоса Александра и Иветт доносятся из коридора на французском, который я даже не пытаюсь понять.
Я за тысячу миль от дома, и я одна. Эта мысль снова и снова стучит молотком в моей голове. Две враждующие стороны моего разума не могут прекратить борьбу между мыслью о том, что я идиотка, раз всегда верила, что Александр может быть кем угодно, кроме моего похитителя и моего владельца, и мыслью о том, что если бы я могла просто быть хорошей, если бы я могла просто повиноваться ему и не пользоваться преимуществом после того, как он дал мне так много, я бы не осталась одна. Эта сторона, смешанная с давним желанием к нему и тоской по его одобрению, побеждает. Потому что никто не придет за мной, а я не хочу быть одна.