– Сиди, Карвен, – разрешил задачу Верген. – И ты, Фирну, садись. Кстати, это Карвену простительно не знать «Церковную историю», а вот тебе следовало бы. Знал бы – нипочем не перепутал меня со святым Вионом.
– Простите, наставник. – Фирну опустил глаза и, кажется, даже покраснел. Во всяком случае уши точно покраснели.
– Садись, я сказал, – повторил Верген, присаживаясь рядом. – Наставника, раз уж ты им обзавелся, надо слушаться.
Фирну поспешно плюхнулся на свое место.
– И знаешь что, я думаю, нам с тобой не стоит ставить и неловкое положение Карвена, – добавил Верген для эльфа. – Видишь ли, наше с ним знакомство началось с того, что я попросил его о помощи. Какое – то время мы действовали вместе, и лишь потом, когда все закончилось, я предложил ему стать моим учеником… Соответственно, никаких знаков почтения между нами не было.
– Простите, наставник, не сообразил, – виновато промолвил эльф. – И ты, Карвен, прости, я поставил тебя в неудобное положение. Я не хотел. Вот ведь… Еще и заниматься не начал, а уже провинился, – тотчас улыбнулся он. – И всегда – то у меня так!
– Давай ты проявишь свое почтение беспрекословным и точным выполнением всех моих наставлений? – предложил Верген. – А в остальном будешь вести себя гак, будто мы просто хорошие приятели.
– Да, наставник, – откликнулся эльф.
– Вот и договорились. Как я посмотрю, тут еще достаточно еды. Хваленый аппетит эльфов сегодня что – то не слишком разгулялся?
– Эльфы слишком развесили уши, – улыбнулся Фирну. – Времени пережевывать не осталось!
– Ну, не ушами же они пережевывают, в конце – то концов, – вздернул брови Верген.
Фирну и Карвен рассмеялись.
– Итак, ученики, первое и самое главное наставление: хороший солдат должен быть сыт, – произнес мастер Верген, придвигая к себе здоровенное блюдо с жарким.
***
Первый министр короля Эттона, некогда простой солдат воротной стражи, а ныне – барон Тамб, сидел один в пустой обеденной зале своего огромного загородного дома.
Была глухая ночь, шумел ветер, тоскливо кричала какая – то птица. Порывы ветра, влетая в открытое окно, безжалостно трепали стоящую перед первым министром свечу. Он смотрел в огонь и думал, что свеча вот – вот погаснет. Но свеча не гасла. Ничего не мог с ней поделать безжалостный ветер. Первый министр очень хотел, чтобы свеча погасла сама, но этого не происходило.
«Ну, погасни же! Погасни!» – заклинал свечу первый министр Тамб, но свеча упорно продолжала гореть.
Не гаснет, не гаснет свеча перед первым министром, а вместо этого… безумные белые мотыльки один за другим влетают в открытое окно, в открытое окно огромного загородного дома, где в большом, совершенно пустом и темном зале сидит первый министр короля Эттона. Один за другим влетают в открытое окно безумные белые мотыльки, влетают и устремляются к свече, к горящей и не гаснущей свече, где безжалостное пламя вычеркивает их крохотные жизни одну за другой…
Первый министр в ужасе смотрел на свечу и сгорающих на ней мотыльков. Смотрел на мотыльков, а видел перед собой пылающие города и села… и людей, с криками бегущих в ночь… В ночь, откуда не будет возврата. В ночь, где их караулят шпаги и пули наемников.
– Светлые Богини! Погасите свечу! – молит первый министр короля Эттона, но свеча не гаснет, не гаснет, не в силах ее погасить сердитый серый ветер. Ничего не могут поделать со свечой лунный и звездный свет. Не погасить ее ночным птичьим крикам. Свеча обладает душой живого солнечного пламени.
– Господи! Погаси свечу! – умоляет первый министр дневного, солнечного Бога. Уж он – то может. Пламя свечи – его дар! Но нечего солнцу делать ночью, не может Солнцеликий прийти на помощь. Горит, горит окаянная свеча, сжигая одну жизнь за другой.
– Запретные Боги! – восклицает наконец первый министр и в ужасе оглядывается, недаром ведь говорят, что убоявшиеся дьявола и отказавшиеся от власти над миром Боги часто бродят у человека за спиной. Их нельзя призывать, это грех… но должен же кто – то погасить проклятую свечу!
– Запретные Боги, погасите свечу! – впадая в грех, шепчет первый министр короля Эттона, но и тогда ничего не происходит. Эти Боги отказались от силы и власти, чем они могут помочь несчастному миру?
Первый министр стонет от отчаяния… а потом дует на свечу, и свеча гаснет.
И ему сразу делается хорошо и спокойно. Потому что он задал вопрос и получил ответ.
– А с кончеными людьми, наверное, всегда так, – сам себе говорит первый министр, смахивая непрошеные слезы. – Им ведь терять нечего. А значит, и беспокоиться незачем…
Первый министр короля Эттона принял решение. Оно безумно. Оно не менее безумно, чем летящие на свечу мотыльки. Первый министр и думает о себе самом как об одном из таких мотыльков, но поступить по – другому он уже не может.
– Ведь если один мотылек может погасить окаянную свечу, то пусть уж погасит, чтобы всем прочим не сгорать без толку, – ворчит он. – А потом… может, я еще и не сгорю? Может ведь мне повезти, раз до сих пор везло?
Первый министр барон Тамб берет лист тонкой бумаги, закрывает окно и вновь зажигает свечу, зажигает и пишет: «Королю Илгену от первого министра короля Эттона, барона Тамба… Все, что я пишу, имеет своею целью спасти оба наши государства от невыразимого злодеяния, кое без сомнения повлечет за собой неисчислимые бедствия, падение нравов и всяческое разорение, а хуже того – гнев Богов, который незамедлительно воспоследует…»
Барон Тамб предает своего горячо любимого монарха, открывая его замыслы врагам. Он не может поступить иначе…
Быть может, потому что он сам родом с границы и у него есть родня по ту сторону, по ту сторону, которую, по замыслу его величества Эттона, нужно предать огню, мечу и магии, а потом бросить на растерзание голоду и болезням. Мальчишкой Тамб часто гостил у своей дальней родни. Он все еще может вспомнить те далекие времена. Людей, которые были добры к нему… сверстников, с которыми он когда – то играл… девчонок, в которых влюблялся…
Быть может, потому что он и в самом деле любит своего короля, короля – художника, восхищается его талантом и очень боится, что художник, запятнавший себя такой мерзостью, навсегда вычеркнет свое имя из памяти потомков. Никто и никогда не посмотрит на его полотна, не вспомнив при этом, что они принадлежат подлецу и палачу.
Быть может, потому что он и впрямь боится гнева Богов и падения нравов. Достаточно ведь лишь один раз совершить какое – либо злодеяние, и прочим сразу становится понятно – можно. Достаточно лишь раз открыть дверь и показать путь… а дальше никакие Боги не остановят.
Быть может… Все это может быть. Но может быть также и то, что есть на белом свете мерзости, которые ни эльф, ни человек просто не согласен делать, какие бы блага ему за это ни обещали, в какой бы звонкой монете ни платили.
Смотря какой эльф или человек, конечно. Вот Боги и смотрят. Смотрят, как ловкие руки бывшего воротного стража подкидывают в небо почтового голубя, похищенного на королевской голубятне. Первому министру ведь куда проще что – либо похитить, чем простому солдату, никто и не подумает, что он делает нечто незаконное. А если даже и делает, это тотчас приобретает некую видимость законности.