ди. И только одна из них устремляется по бездорожью куда-то в быстро темнеющую степь... Смена кадра. Хмурое утро. Небо всех оттенков серого. Моросит мелкий, как манная крупа, дождь. По степи движется подвода, обтянутая на манер кибитки рваным тентом и запряженная пегой лошадкой. Правит телегой Михаил Кузьмич - вдовый мужик с Демьяновского хутора. Рядом с подводой идет, спотыкаясь, Софья. Внутри «кибитки» десять младенцев, и ворох запасных пеленок. Дети спят, но не все, некоторые жалобно квакают. - Так и бросил вас посреди степи? - спрашивает Кузьмич. Это он про водителя. И выносит приговор. - Вот шкура! - Спасибо вам, дядя Миша, - почти шепчет Софья. - Не знаю, как бы я без вас. Я ведь в машинах совсем ничего... - А чего там понимать? - рассудительно говорит возница. - Радиатор осколком пробило. Двигатель перегрелся, его и заклинило. Ништо, Софья, через пару верст будет мой хутор. Там зенитчики стоят. Помогут. Новая картинка. От хутора одни головешки. Ни одной хаты не уцелело. Разбитые зенитки, воронки, полуразрушенный остов печи. На дереве застряла рваная подушка, из нее потихоньку просыпается мокрый от дождя пух. Живых - никого. Ни людей, ни животных. Только плачут младенцы в подводе. - Гады, - говорит Кузьмич. Он трясущимися руками скручивает самокрутку. - Слава Богу, дочка в Сталинграде учится, - бормочет он и повторяет, - вот гады!!! - Что ж теперь? - спрашивает Софья. Она, наполовину залезла в «кибитку». Хоть и смертельно усталая, девушка заученными движениями перепеленовывает младенцев. - Не бросай нас, дядя Миша, - говорит она, не глядя на Кузьмича. - Да ты что, дочка, - тот аж опешил: - Тьфу на тебя! Такой грех на старости лет... - До Цимлянской поедем, - говорит он подумав: - Верст сорок до нее. Там переправа через Дон. Там нам уж точно помогут. Вот передохнем и поедем. Завтра к обеду, думаю, доберемся. А я пока в погребе пошукаю. Если цел - молока твоим оглоедам добуду. А-то ишь как кричат - голодные... Смена кадра. Чуть рассвело. Пасмурно. Вчерашний дождь все никак не кончится. Пегая лошадка бодро топает навстречу заре, косит глазом на возницу. Правит Софья. Кузьмич, широко зевая и ежась, вышагивает рядом. Малыши молчат. Спят - носами сопят. Дорога ныряет в низину и вдруг... Откуда только они взялись?! Семеро молодых здоровых. Рукава гимнастерок закатаны, винтовки на шее болтаются. Зубы скалят. - Хенде хох! Кузьмич поводья перехватил, лошадь останавливая, да и стоит, глаза выпучив. Софья на облучке вся сжалась от страха. А солдатики в полукруг подводу берут: - Млеко, яйка, матка - дафай-дафай... - и гогочут. Весело им отчего-то. Вдруг один из них, тот, что в очках, говорит по-русски. - Не пугайтесь. Русские мы. Разведчики. Это мы шутим так. И из-за пояса пилотку со звездочкой на голову надевает. Смотрит Софья - у остальных тоже такие пилотки. У кого в кармане, у кого за поясом. - Что ж это вы, товарищи, - говорит, - Нельзя же так. А Кузьмич аж покраснел от гнева. - Шутники, мать вашу... И видно - хочется ему этих солдатиков плеткой перетянуть, еле сдерживается. А очкарик: - Куда путь держите? Что за груз? Он заглядывает под тент и глаза его становятся... Там же чуть позже. Телега все еще стоит. Кузьмич и Софья смотрят на семерых солдат. Те о чем-то совещаются шагах в тридцати от них. Доносятся обрывки фраз: - Это не наша... Ты же сам про бабочку рассказывал... -... сможешь? - Ты не сможешь, а я смогу... - Да они уже семьдесят лет, как... - Короче, мужики, надо решать... Они еще о чем-то говорят, потом разделяются. Двое, не оглядываясь, уходят по дороге в сторону, откуда приехали дядя Миша и Софья. Пятеро возвращаются к телеге. - Мы вас до переезда проводим. Там наша рота оборону держит - тут недалеко, - говорит очкарик... Новый фрагмент. Софья. Ей уже за тридцать. Располнела, на глазах ранние морщины. Она сидит за столом в классной комнате, а напротив нее, Великий путешественник сразу узнал, совсем еще пацан - Иван Иванович. ...- А почему вы их «иродами» называете, Софья Николаевна? - спрашивает мальчик. - Напугали нас потому что, - усмехаясь, говорит женщина. - Да и потом, там, в низине, когда мы с ними встретились, показали они мне одну штуку. Вроде фотоаппарата. Коробочка такая черная плоская. С глазком. И на что тот глазок смотрит, то с другой стороны появляется, как кино цветное. А кнопочку нажмешь - Щелк! - и застывает картинка, как фотография. Так вот - назывался тот фотоаппарат «Ирод». Только первая и последняя буквы латиницей были написаны. Я у них еще спросила, что за диковина такая... Великий Историк усмехается и на стене комнаты появляется изображение: -... Что за диковина такая? - спрашивает семнадцатилетняя Софья у солдата, который застегивает футляр и прячет его в карман. - Фотоаппарат, - отвечает тот, - секретный. Специально для разведки разработали. За его спиной скалят зубы остальные шестеро. Это еще до их совещания. - И название у него странное, - продолжает девушка. - Какое название? - удивляется солдат. - «Ирод», - говорит Софья: - Это на каком языке? На украинском? Пауза и солдаты сгибаются от хохота.. - Да тише вы, кони педальные, - говорит ее собеседник, сам еле сдерживаясь от смеха. И уже девушке. - Правильно - на украинском. Ирод: Интернациональный Революционный Особый... - он замолкает, будто подбирая слово, и вместо него заканчивает другой: - ...Дефибриллятор. Опять взрыв хохота и... картинка гаснет. - Странные они были, - говорит тридцатилетняя Софья. - Этот, с фотоаппаратом, все про интернационал талдычил, да про собак каких-то, что ему надают. Да и остальные тоже. Вроде по-нашему говорили, а как-то не так... Ну вот, пятеро пошли нас сопровождать до переезда, где их рота оборону держала, а двое - дальше в разведку. За час добрались до переезда... И снова война,.