На «Мэйдене» Стас Намин попал на весьма кругленькую сумму в инвалюте. Жаль его, конечно, потому что дело он сделал нужное. Хотя во многом повинен в этом оказался сам, не разобравшись в текущих реалиях совдепа. Для кого строился «сидячий» партер в Олимпийском, билеты в который составляли дикую, по тогдашним меркам, цифру в пятьдесят тысяч стремных постсоветских денег, не понятно даже после непервого раунда раздумий. Будущие «хозяева жизни» пока только примеряли на нее свои малиновые лакейские ливреи и откармливали рыхлые, как колбаса «Докторская» в разрезе, рыла. Но, даже принимая во внимание всю целеустремленность рассудка этой одуревшей от всех лежащих в видимой части спектра развлечений публики, одинаково успешно сочетающей Киркорова со
Стингом и свинскими корытами кабаков, поверить в их лояльность Maiden отказывается даже моя циничная душенка. За билет на место прямо напротив сцены, рядом с пультом, требовалось расстаться с сорока тысячами. Билет в разночинные места разночинному люду обходился в десятку. И только право попасть на галерку Олимпийского, откуда, как известно, можно лишь посмотреть, как радуются другие на этом празднике жизни, было оценено устроителями концерта в три тыщи. При таком положении вещей шансы потрясти головой возле сцены для обычного советского пионера были столь же весомыми, как вероятность благополучно отлить на саркофаг Ильича году этак в 79-м. Средний класс давал дубу с потрясающей неукоснительностью и благочинной размеренностью, словно делал приседания под звуки утренней гимнастики. Пролетариат, запивший угрожающе с размахом, и вовсе лежал без пульса и движений в области грудной клетки. А богемным мальчикам, давно смекнувшим, что такое хорошо, Maiden, да и весь малорентабельный рок-н-ролл, был вообще до жопы. Где взять деньги и «че ваще творится со страной», было ясно, наверно, только нескольким учредителям демократического шариата, резидентуре ЦРУ на Садовой и Александру Проханову. Вовремя сообразив, что первые денег точно не дадут, а у последнего их наверняка нет, я пошел продавать свой ваучер в переход метро. Наглая морда подземного строителя капитализма пожертвовала за мой кусок всесоюзного скарба четыре с лишним тысячи дензнаков. Отчасти пропитой стипендии набралось около тысячи. Вовремя дала о себе знать alma mater, как нельзя кстати разговевшаяся пятью тысячами «витаминных» за потраченное, во имя ее, на спортивной стезе здоровье. Один билет был в кармане. Позорных студенческих накоплений явно не хватало, чтобы внедриться на два оставшихся концерта. Утомленное пивом «Second Hand» солнце иммигрировало куда-то на запад, в район Гамбурга, оставив тысячи своих вчерашних артековских пионеров во мгле финансовой обреченности.
Не терявший всеобъемлющей жизнерадостности Роб, с чуждой его водоизмещению подвижностью суетившийся на пути следования «Мэйдена» от зеленого коридора к ждавшим у подъезда «Чайкам», выдернул из толпы какого-то турового менеджера и растряс его на 40-тысячные билеты для всей тусовки. Никто его о том не просил. Автографы были пределом мечтаний всех собравшихся пиплов. Исключение не составили и журналисты программы «Джем», которым, несмотря на всю присущую большим мальчикам чопорность, тоже плохо удавалось скрывать нерешительность при виде столь крупных звезд, редких в те времена в наших широтах. Что уж говорить о смертных пионерах!
Герц выскочил из зеленого коридора как электрон, побывавший в электронно-лучевой трубке. Затем, растворившись в общей куче, без приключений добрался до сиденья бывшего правительственного «членовоза». Остальным так просто отделаться не удалось. Телевизионщики софитами и камерами преградили проход Дикинсону, оказавшемуся плотно сбитым спортивным крепышом. Брюс держался бодро и с видимым удовольствием раздавал автографы. Чего нельзя было сказать о Харрисе, с молчаливой деликатностью подписывавшем свежевышедшие лицензионные совковые пласты, дружественно, но с известной долей грусти улыбавшемся на дежурные фанатские фразы. Ничего другого, впрочем, никто и не ожидал. Очкастый МакБрейн с щенячьей радостью лез фотографироваться с только что затаренными «русскими друзьями». Одним словом, крезел, как обычно. От круглой физиономии Мюррея, как от горячего масленичного блина, исходило благоухающее радушие, подкрепленное крепким напитком в баре зеленого коридора. Дейва затолкали в «Чайку» последним. Водрузившись в кресло, он в мгновение ока отточенным движением достал из недалекой нычки походную рюмку. «И немедленно выпил». Заключенные под черными
крыльями «Чаек» лошадиные силы пришли в движение, и вся кавалькада сгинула в темноте под балюстрадой. Где-то дальше к югу в этой тьме пропал еще раньше, со всеми своими чугунными иродами, трухлявыми домовинами давно преставившихся храмов и ненавидимым прокуратором запахом горелого подсолнечного масла, ужасный город...
Измученное ячменной водой солнц.’ все же вышло на работу. Вульгарное утро сорвало одеяло с найденной вчерашним вечером по пьяни темноты. Та, конечно, оказалась весьма корявой подругой, выставленной после чашки поспешного чая за дверь. Утро встретило Мюррея в гостиничном номере душным hangover1, плавно перетекшим в гостеприимный российский бодун. Тягостные винные испарения глупым конденсатом вдавливали в подушку его светлую голову. Дикинсон же, не успели еще развеяться испарения над утренними надоями, сопровождаемый главой секьюрити Уолли, побежал к Ильичу за матрешками. (В тот год супротив каждого высокопоставленного кремлевского покойника выросло по потемкинской избушке. Торчавшие из мазанок хлопцы, не забоявшиеся усищ Кобы, готовы были за пачку «бубль-гума» скормить интуристу все святое, что было в Родине: матрешку, оренбургский платок и задорную ментовскую фуражку.)
Посему первый, утренний, телеспиритический сеанс, состоявшийся в прямом эфире программы «Утро», проводила троица Харрис, МакБрейн и Герц. Только что умывшаяся Россия пододвинула, в надежде зарядиться, поближе к экранам свои чистые фэйсы. На экране лоснящийся мужчина улыбался хитроумными усами, словно знал про жизнь такое, о чем не дано подозревать взрослым мужчинам в потертых джинсах. Больше всего, судя по лоснящемуся мужчине, советский народ желал знать, не пострадает ли репутация Мадонны от романа с Дикинсоном, утку о котором, видимо, подложил под «медиа» все тот же Намин. С ее помощью советский человек должен был идентифицировать для себя Iron Maiden: Iron Maiden “ это ансамбль, где поет Дикинсон. Дикинсон, в свою очередь, это негритянский
' Похмелье (англ.).
женский профессионал, пользующий в настоящее время эту забугорную ипостась народной любви к Пугачевой. Вывод из всей этой сложновоспри- нимаемой непрофессиональным умом цепочки PR-ботвы следовал только один: ботва, то есть «советский человек б/у», должен был купить билет непременно в сидячий партер и почувствовать себя достигшим гималайских вершин жизни Леней Голубковым. «Советский человек б/у» меж тем борзел. Спрашивал, как собирается благополучный Iron Maiden помогать прозябающей в финансовом невежестве России. Хитроумный мужчина с лоснящимися усами, к своему удивлению, меж тем обнаруживал, что в легшей под останкинскую телебашню России находятся сочувствующие непонятным его взгляду мужчинам...