Показ начался. Фильм, уже не помню, какой, крутили не на киноэкране, а на видео. Собравшейся «общественности» предстояло решить, можно ли позволить этим буржуазным перерожденцам, этим барыгам-кооператорам демонстрировать то, что записано на кассете, в своих растленно-буржуйских видеосалонах, и не подорвёт ли этот самый фильм социалистических устоев общества.
О чём был фильм, как я уже и говорил, не помню. Помню только, что была там какая-то лёгкая эротика — но, вообще, фильм был не «про это». Да я, к тому же, постоянно отвлекался от того, что происходило на экране, и с интересом наблюдал за «общественностью». Номенклатурные мужики и тётки смотрели на экран, похотливо потея и тяжело дыша, сморкаясь и пукая — а когда у них уже не было сил возбуждаться дальше, они останавливали кассету, и начинали своё «обсуждение». Тут уж они надевали на себя привычные маски казённой пристойности, и включали привычную пластинку:
- Безобразие, разврат! Их нравы!… Западная мораль, чуждое искусство!… Два мира — две системы!… Вот вам наглядный пример загнивания капиталистического общества, кризис буржуазной идеологии и морали! Советским людям глубоко чужды все эти проявления… Зрители будут плеваться!… - а выплеснув эту «обязательную программу» друг на друга, кто-нибудь произносил: — Ну что, товарищи? Смотрим дальше? — и снова номенклатурные «товарищи» позволяли себе десятиминутную порцию «их нравов».
Чем дальше проходил просмотр, тем чаще они останавливали кассету, и тем оживлённее и даже истеричнее становились обсуждения. Сцены, которые формально можно было назвать «откровенными», смаковались по нескольку минут и подвергались яростному осуждению. Мне, почему-то, пришла в голову мысль, что я нахожусь на каком-то заседании клуба великовозрастных извращенцев-мазохистов. А между тем, я был здесь единственным зрителем, которому ещё не было шестнадцати — до дня совершеннолетия мне оставалось месяца два-три. Но «товарищи», в пылу своего гневного осуждения западной поп-культуры обо мне начисто забыли…
Забыли они и про дедулю-ветерана, который продолжал безмолвно сидеть в своём уголке. Но вот, наконец-то, кто-то из горкомовских «товарищей» обратил на него внимание, и обратился к присутствующим с предложением дать деду слово:
- А теперь, товарищи, давайте послушаем наших ветеранов! Самуил Ильич, скажите нам своё слово, слово фронтовика-ветерана по поводу этого безобразия, которое мы только что видели на экране!…
Дедуля очнулся. Повернулся к обкомовскому функционеру, и вдруг выпалил сочным басом, не стесняясь ни городского партийного начальства, ни этих бесполых тёток из женсовета:
- Да идите вы на хер! Зае**ли уже всё время выключать! Интересное же кино, дайте досмотреть спокойно — а потом уж и пиз**те, сколько в вас влезет!… - и при этом гневно стукнул своей палкой в пол.
Надо сказать, что во время каждого такого перерыва на обсуждение я включал свой «Репортёр», и записывал все эти идейно-правильные разговоры на плёнку. И ещё надо сказать, что я сидел, в аккурат, возле дедули-ветерана — а длинный выдвижной микрофон-«удочку» выставил прямо перед ним, так что его категорическая оценка записалась на плёнке настолько отчётливо, что лучше и не могло быть. И вот тут-то меня и заметили все присутствующие…
Один из комсомольских секретарей, некий Саша Г., тут же подскочил ко мне:
- Вы, молодой человек, из какой редакции? Ваше удостоверение! Немедленно отдайте мне свою кассету!…
Комсомольского вожака осадили: дали ему понять, что именно эта запись никак не попадёт в эфир, ведь на облрадио тоже не дураки сидят — а на кассете у меня, кроме этой ветеранской фразы, записаны и все их гневные осуждения западной масс-культуры. Короче, всё обошлось без последствий.
Фильм после ветеранской ремарки больше не прерывали, и с грехом пополам, досмотрели до конца — а потом я записал ещё пару синхронов с присутствующими, и мой редактор выдал в эфир скучный, идеологически-правильный материал о тлетворном влиянии западных киноподелок — и том решительном отпоре, который даёт ему совецкое общество.