И вся компания начинает грузиться в наш «рафик». И тут же выясняется, что наших пассажиров — едва ли, не столько же, сколько посадочных мест в машине. Здесь уж мы все начинаем мягко протестовать: автомобиль, мол, не резиновый, и уж извините, уважаемые гости, но всех вас на борт принять не можем…
Господи, что здесь началось! «Да вы что?! Да вам Валентин Григорьевич сказал!… Да мы Валентину Григорьевичу!!! Да как вы смеете?!! ВАМ САМ ВАЛЕНТИН ГРИГОРЬЕВИЧ!!!…» Высунуться бы мне здесь, да сказать им, что я про их Распутина думаю, и в каком месте я его видал, и что хотел бы ему пожелать — но режиссёр Галина, уже видя, что я вот-вот именно это и скажу, хватает меня за руку, и шепчет: «Ромка, ради Бога, не надо! Ну не надо!…».
Ехали мы так: гости фестиваля расположились на сиденьях в салоне. Галину зажали на самом крайнем сиденьи между каким-то жирным «критиком-патриотом» и задней дверцей «рафика». Оператор Юра расположился, усевшись в проходе на кофр с видеокамерой. Я, как самый молодой и худосочный, всю дорогу стоял, нелепо согнувшись, и постоянно стукаясь головой о не очень-то мягкий потолок салона. Все семьдесят километров от Листвянки до Иркутска.
И все эти семьдесят километров гости фестиваля вели меж собой высокодуховные разговоры.
- Когда я уезжала из Москвы, — говорила одна из них (кажется, та самая, прокуренная), — мне все говорили: «Какая ты счастливая! Ты едешь туда, где родился Распутин! Будешь дышать тем же волшебным воздухом, которым дышит Валентин Григорьевич!…».
- Да! — подхватывала другая, — это, поистине, волшебное место: здесь родились на свет святые Иннокентий Иркутский, Иннокентий Московский и Валентин Григорьевич Распутин!…
- А вы посмотрите, какая здесь прекрасная погода стоит все эти дни! — влез жирный критик, буквально вжавший в дверцу нашу режиссёршу, — это оттого, что сильнейший эгрегор Байкала сейчас усилен мощным эгрегором Валентина Распутина!… Эгрегор… Распутин… эгрегор…
Попал ему на язык этот «эгрегор».
А когда мы приехали в Иркутск и подъезжали к гостинице, сидевшая рядом с водителем прокуренная фанатка Распутина закричала, обернувшись в салон: «У кого-нибудь есть мелочь, деньги разменять?» — а когда купюру ей разменяли, на выходе бросила какую-то сумму нашему водителю на приборную доску…
Благодарности за то, что их доставили в Иркутск, мы от московских «духовных культуроносцев» не услышали. Ну, а те слова, которые пробормотал им вслед взбешённый этой подачкой наш водитель, я здесь приводить не стану…
…Ладно, с тем, что за публику ежегодно возит в Иркутск на фестиваль духовности и культуры «Сияние России» Валентин Григорьевич, мы разобрались. А теперь я вернусь к тому, с чего начал — к своей «ночи в музее». Просто, это небольшое (или — большое?) отступление я сделал только потому, что тогдашняя наша «музейная ночь» началась, в аккурат, на праздничном концерте в честь закрытия этого высококультурмультурного праздника.
Я щёлкал фотоаппаратом снимки для своего газетного репортажа — тогда я ещё работал в «АиФке» — когда меня выловил в праздничной толпе мой друг Лёша Шманов:
- Старичок! Рад тебя видеть!!! Какие у тебя планы на вечер?
Шманов — он такой: если он спрашивает, какие у вас планы на вечер, это означает только одно — то, что Лёха зовёт вас выпить. А в те годы Шманов ещё не был прозаиком, а был поэтом, и своего сорокалетия, соответственно, не отпраздновал. Говорю об этом только потому, что на одном литературном сайте он так и написал в своей автобиографии: «…до 40 лет писал стихи, выпустил две книжки. Где-то работал, что-то делал… Не помню. Пил много…». То есть, разговор происходил в тот период, когда Шманов занимался первичным сбором сюжетом для тех своих рассказов и повестей, которые принялся на-гора выдавать, едва разменяв сороковник.
Так вот, он и спрашивает, Шманов этот:
- Какие планы на вечер?
- Да никаких, — говорю, — бар в Доме Актёра уже закрылся, в ДомЖуре — тоже. Но, если что, то денег немного есть…
- Деньги — это хорошо! — говорит Шманов, — они нам утром очень понадобятся! Тут Ячменёв приглашает ехать к нему в музей, гулять всю ночь! Поехали с нами!
- Иди ты, — говорю, — со своим Ячменёвым, знаешь, куда?… Ещё этого мне не хватало… — и дальше очень кратко и ёмко даю Лёшке понять, почему я категорически против его предложения. Дело в том, что покойный Евгений Саныч Ячменёв был… как бы подилекатнее выразиться? Одним словом, есть такой анекдот: «Скажите, а почему в таком богатом культурными традициями городе, как Иркутск, до сих пор нет гей-клуба?» — «А зачем Иркутску гей-клуб? Ведь в Иркутске есть дом-музей декабристов!»… Так вот, Евгений Саныч был бессменным директором этого самого музея. Со всеми вытекающими.