- Да я ж не нарочно! — орал Лёха, — она сама захлопнулась! Ну, открывай, давай!
- Погоди там пока, — отвечал Саня, — щас до нужника схожу, вернусь обратно, и открою! — и шёл в деревянный щелястый сортир, располагавшийся на заднем дворе Управы.
Случалось, что в этом сортире казак засыпал, и тогда Лёха опять начинал жать на кнопку звонка. Тогда из Управы выходил казак Петро, и у них с Саней происходил следующий диалог:
- Кого это, б**дь, тут среди ночи носит? — грозно вопрошал Петро с крыльца, — х*ли звонишь, каззёл? Ща выйду — п**дюлей огребёшь!!!
- Да это же я, Лёха! — орал гонец, — открывай уже!!!
- Так это ты, Лёха? — уточнял Петро.
- Да я же, я! — продолжал орать Лёха, — я пузырь принёс, открывай!
- А зачем ты калитку захлопнул? — подозрительно спрашивал Петро, — Саня же тебе сказал, чтоб ты её не захлапывал — а ты захлопнул…
- Да она сама захлопнулась! — по новому кругу начинал объяснять несчастный Лёха, — я и не хотел, чтобы она захлапывалась — а она захлопнулась…
- А где Саня? — ещё более подозрительно спрашивал Петро, — он же, вроде, тебе открывать пошёл. Где он?
- Да он в сортир пошёл, — объяснял Лёха из-за забора, — да, кажись, уснул там, в сортире-то…
- И чо теперь? — вновь вопрошал Петро с крылечка.
- «Чо — чо»! Открывай, давай! — голосил Лёха с улицы, — я уже задолбался тут стоять! Я ж тут с пузырём стою!…
- С пузырём — это хорошо! — философски констатировал Петро, — щас, погодь: пойду, возьму ключи от калитки, и открою тебе, — и Петро уходил в Управу.
Иногда бывало так, что Петро срубался сразу же, зайдя в Управу, и через некоторое время Лёхины матерные вопли и звонки возобновлялись. Эти вопли и звонки будили уснувшего в сортире Саню, и он шёл выяснять, кому это не спится в ночь глухую, удостоверял Лёхину личность, интересовался, зачем это Лёха, уходя, захлопнул за собой калитку. Потом разговор переходил на Петруху, который ушёл в Управу за ключом от калитки, да там и срубился…
Саня шёл будить Петруху, затем они вдвоём выходили во двор, принимались бранить Лёху за то, что тот захлопнул калитку и за то, что он слишком долго ходил за пузырём — и, наконец, отворяли калитку и запускали засланца во двор. На этом месте, кто-нибудь из них обязательно задевал стоящую на парковке машину, и машина начинала выть автосигнализацией. Успокоившиеся, было, после Лёхиных воплей и звонков собаки, жившие здесь же, во дворе, просыпались и начинали аккомпанировать автосигнализации — а из соседних дворов им отвечали другие собаки. Лёха, Саня и Петро втроём, отчаянно матерясь, начинали носиться по двору Управы и загонять собак в будки, задевая при этом другие, стоявшие тут же, автомобили — и те тоже начинали истошно выть сиреной. А через некоторое время всё обязательно стихало… Окна нашей спальни выходили, в аккурат, на казачье подворье. Это было незабываемо…
Ещё казаки очень любили устраивать у себя во дворе праздники. Праздники были двух видов: застолья и порка виновных. Иногда эти два мероприятия объединялись в одно: выпоров очередных ренегатов и внутренних врагов казачества, станичники выставляли во дворе столы, накрывали их — и, рассевшись и приняв на грудь, начинали хором петь казачьи песни. Когда же бОльшая часть хора была уже не в состоянии петь самостоятельно, включали магнитофон и слушали записи песен в исполнении казачьих певцов Трофима, Круга, Кучина и Шуфутинского. Казачьи праздники, порою, затягивались часов до двух ночи, и это, почему-то, очень не нравилось жильцам нашего дома и соседних домов.
На четвёртом этаже, прямо над нами, жила Роза Исааковна. Эта Роза Исааковна происходила из старинного рода потомственных стоматологов, носила золотые серьги, золотую цепочку, золотые кольца и золотые зубы. Кроме того, Роза Исааковна была ярко обесцвеченной блондинкой — а в остальном, в её внешности преобладали семитские черты. Предки Розы Исааковны никогда не проводили никаких казачьих расказачиваний и не исполняли директив Якова Свердлова — они тихо-мирно лечили людям зубы, за что пользовались среди иркутян любовью и уважением. Но, видимо, Б-гу было угодно, чтобы именно Роза Исааковна стала грозой всего иркутского казачества.
Случилось это так: однажды, ещё в начале девяностых — то есть, до того, как мы с супругой переехали в тот самый дом, казаки устроили очередной свой праздник с непременным казачьим развлечением — поркой. Выпоров очередных виновных, станичники, по обычаю, накрыли столы, тут же перепились в хлам, и устроили буйную оргию: кто-то орал песни, кто-то по очереди махал войсковой шашкой, кто-то просто громко и с выражением матерился… Казачьи игрища затянулись за полночь: к этому времени, Роза Исааковна уже дважды спускалась со своего четвёртого этажа на двор к казакам, и делала им замечания. Как она рассказывала после, оба раза казаки отреагировали более-менее адекватно, но своих бесчинств не прекратили — а когда Роза отправилась к ним с третьим замечанием, кто-то из этих ухарей что-то такое ей ответил… не совсем хорошее. Касаемое её, Розы, происхождения…