Маг опустил палочку.
— Сукин сын, — просопел он и спрятал ее в рукав.
Какое-то движение на периферии взгляда. Я повернул голову.
Алекс вместе с двумя другими всадниками — они дематериализовались.
Их дематериализация не имела ничего общего с исчезновением стервятника. Собственно, это даже не было дематериализацией, скорее засасывание, развертывание сплетения реальности. Поначалу я отметил в них странное смягчение контуров: разгладились все острые углы и резкие переломы очертаний их фигур. Краски сделались ненасыщенными, блеклыми; всадники и лошади сплющились, куда-то потерялось их третье измерение, перспектива свернулась. Затем краски, совершенно затертые, начали с них сползать — поначалу образуя лишь рваные, волнистые ауры, а потом и эти ореолы стянулись, закружили и выплыли вперед, как будто бы их сдул некий ветер. А потом там — перед нами — должен был присутствовать какой-то воздушный магический вихрь; мягкие полосы бледных красок исчезали в нем, как будто бы всасываемые силами давления или гравитации, они исчезали на моих глазах: их пожирало некое невидимое чудище. Его пасть находилась несколько левее Алекса, метрах в четырех над землей. Процесс ускорялся. Всадники и животные, разбитые на световые полосы с различной длиной волны, въезжали, словно по радуге, по собственным всасываемым краскам в те самые Врата, которые, похоже, не был в состоянии увидеть один лишь я. Перемещение переходящих сквозь них происходило от краев силуэтов к их центрам. Алекс, очутившись практически под пастью, теперь был всего лишь бесформенным и небольшим черным пятном ткани задней части собственной галабии — еще шажок уже несуществующего жеребца, и расплылось и оно. Через мгновение сквозь Врата прошли товарищи Алекса; исчезли их радужные ореолы, исчезли они сами.
Я был уверен, что все это длилось минут пять, не меньше, но, глянув на отрезок дороги, которую за это время преодолела телега, уменьшил этот период до пары десятков секунд.
Дематериализовались следующие всадники. Я заметил, что перед тем, как въехать в зону перехода, они разгоняют лошадей до рыси — может, они хотят как можно скорее иметь весь процесс за собой, но — может — просто предохраняются перед тем, чтобы перепуганные животные не сбились с пути. Не больно ли это? А прежде всего — не являются ли по сути эти Врата вратами смерти?
У меня уже не было сил удерживаться в сидячем положении; руки подо мной подломились, и я упал навзничь. В самый последний момент в моих глазах отразился образ первой повозки. Уже лежа, я начал размышлять над очередным чудом, а может — очередной иллюзией: на телеге не хватало третьего тела.
Даже если бы его кто-нибудь стащил, даже если бы — воскреснув — оно само сошло на землю, я должен был это заметить. Опять же, первая телега находилась еще слишком далеко, чтобы до нее доставала сила стиравшего все краски вихря.
Нет, уж лучше не обращать внимания на весь этот свет.
Я тяжело дышал, боль и испуг пленяли воздух в груди.
— Спокойно, — пробормотал маг.
Колеса стучали, вздымая с покрытой песком поверхности тракта бурые облака мелкой, душащей пыли.
Мы подъехали к Вратам так близко, что даже не поднимая головы, я видел радугу первой телеги.
Через мгновение она погасла.
Теперь наша очередь, панически размышлял я. Ну почему я так боюсь, это ведь не может быть страшным, для них это самая обычная вещь, только я, один я перепуган; что происходит, где я, кто я такой, зачем он отрубил мне пальцы, ничего не понимаю; возможно, я сошел с ума; о Боже, мы уже… въезжаем…
Радуга поглотила меня и выплюнула в сырой полумрак пещеры.
Нет, это была не пещера. Повозка уже не была повозкой. Маг не был магом. Я и сам не был собой. У меня ничего не болело. В голове ни единой мысли.
Громадные врата в сияние.
Темноволосый поднял руку и коснулся моего распаленного лба.
— Спи, — тихо сказал он.
И я заснул.
3. Страх
Мясо молодого карибу — только одно оно так пахнет.
Какой же я был голодный! Не прошло и четверти часа, а я сожрал целый окорок. Лишь потом, неизвестно откуда выклюнувшись, возникло подозрение — а не отравлено ли, часом, это мясо. Для чего его следовало отравлять? Это просто, это правило я уже успел познать — чтобы доставить мне боль. Хотя и с законом страдания не все мне было ясно. У него имелась другая сторона, которой я не понимал. У меня ведь отросли пальцы. От шрамов не осталось даже следа. Очнувшись этим свежим утром возле этого костра, слопав этот медленно зажаривавшийся окорок, выкупавшись в ручье — я чувствовал себя словно новорожденный. Ужас минувшего дня поблек в моей памяти, словно одежды проходящих через Врата. И я усомнился в законе.