Ответ я нашел у одного советского ученого, который первым обратился к происхождению слова «вода» и обнаружил, что «дунай» — от слова «дуть» — обозначал в южнославянских языках все мелкие речушки и ручейки вообще.
Фамилия ученого была… Ох, я не помню его фамилии, и это неважно для этой части жизни моего героя. Важно, что «дунай» не был именем собственным. По профессору Преображенскому (о-о, я вспомнил имя ученого), он означал «ручей» или «мелкая вода». Чего далеко ходить? Мой собственный опыт. Я вспомнил ручей Дунай в моем родном Витебске, вспомнил Дунай в Смоленской области. Это была тема.
Или только то, что видел я своими глазами, на синих указателях, проносясь на машине мимо, а если копать специально? Допускаю, таких «дунаев» нашлось бы в каждой области не меньше десятка.
Значит, родовая фамилия моего героя не происходила от названия реки, прославившей Штрауса. И следовательно, с берегов какой воды могли быть предки Дунаевского, сказать точно невозможно.
Я остался доволен. Чем больше тайн, тем толще биография.
Продолжил копать. И снова наткнулся на (без нее никуда) единственную биографию Дунаевского эпохи Брежнева, принадлежащую перу Августы Михайловны Сараевой-Бондарь (пришло время ее представить).
Эта дама, хорошо осведомленная о всех личных тайнах композитора, прозывалась «великолепной Августой», потому что умела держать язык за зубами. Но не это сделало ее биографом великого композитора. Ее муж — вот истинная причина. Он был фотографом и дружил с Дунаевским. Но не на почве хороших фотографий. Лучше Моисея Наппельбаума Дунаевского никто не снимал. Муж Сараевой-Бондарь был одним из самых знаменитых в советском Ленинграде антикваров. На этой почве произошло их сближение с Исааком Дунаевским, который тоже искал, куда потратить с таким трудом заработанные деньги, и справедливо тратил их на приобретение антикварных вещей.
Мадам Сараева-Бондарь за эту дружбу отплатила своеобразной монографией о ленинградском периоде жизни композитора — книжонкой, которую я знаю наизусть.
Невероятно кипучую и тайную жизнь композитора ленинградского периода она свела к партийным лозунгам и общим фразам. Получился ребус, который мне пришлось разгадывать. Решительно ни к одной фразе придраться было нельзя, но и представить живого Исаака — тоже. Поэтому я искал и все предоставлял собственному чутью. И здесь моим помощником опять оказался тот самый загадочный Олекса из Лохвиц. Наша переписка — наши отношения к тому времени вышли за рамки формальных. Мы спрашивали друг у друга обо всем. Так Олекса однажды и задал мне вопрос по поводу родительского дома Цали Дунаевского.
«В вашей книге, — написал он, — есть репродукция (а это была действительно фотография, которую предоставил в 1960-х годах издательству „Советский композитор“ старший брат Исаака — Борис. — Д. М.) дома в Лохвице, где родился Дунаевский. Кто автор данного рисунка, сохранился ли оригинал? Возможно ли от вас получить максимально качественную копию рисунка?» (Честно говоря, я не очень помнил, что это был за рисунок… и не понимал «подвоха».)
Незадолго до этого я получил письмо, в котором другой мой приятель сообщал мне, что посетил проездом Лохвицу и сфотографировался на фоне настоящего, как он писал, дома Дунаевского. Так я впервые задумался: сколько домов было у отца маленького Исаака?
Фотография, что была мне прислана, представляла собой снимок маленького кирпичного домика, с треугольной крышей и пристройкой-флигелем, которые я уже где-то видел. Но «где», вспомнить не мог. Я напряг память, покурил, походил от кабинета к кухне и обратно. Ну, конечно.
Я видел такие дома. Как две капли похожий на дом Исаака — дом, который я обнаружил в своем родном Витебске, дом, где родился Марк Шагал. И еще сотни других похожих на него домишек из сотни других местечек.
Это не могло быть случайным совпадением.
Все это — необходимый спутник уникальных мальчиков — привычка рождаться в убогих типовых домишках. Может быть, гениев отличает склонность к рождению в непримечательных домах? Где-то я читал исследование на эту тему. Фотографию домика Исаака, сделаннуя моим приятелем, я припрятал. Но где? Я осмотрел шесть коробок с надписью «архив Дунаевского», полагая, что найти там одно фото с изображением дома будет легко, но я ошибся.
Прошло две недели, и пришло уже второе электронное письмо, а фотокарточки как не было, так и нет. В письме было пояснение — продолжение диалога, начало которого полагалось одним письмом, а продолжение могло быть в следующем: