Если уместно искать связь между детьми, шагающими по улицам в синагогу, и музыкой, то можно сказать, что они выглядели как аккорд, взятый на небесном инструменте. В их парадном шествии под руководством отца не было беспорядка или дисгармонии. Так же как там не было и особой торжественности или жалостливости.
Скорее всего, это было нечто более легкое, чем торжественный марш по случаю коронации неизвестного императора неизвестной державы, и что-то более тревожное, чем полька.
Если бы периодичность рождения детей в семействе Дунаевских можно было записать по интервалам, музыкальной грамотой, подразумевая под тоном — год, то получились бы чарующие квартсекстаккорды или квинтсекстаккорды, тяготеющие к тонике, настоянные на изменчивых терциях или квартах, которые тяготеют к гармонии, как вино на молодых и пахучих травах к счастливому настроению.
В его родословной есть любопытность.
Дети в семье Бецалеля-Иосифа и Розалии Дунаевских рождались каждые два года.
1896 год — старший брат Борис;
1898 год — сестра Зинаида, ставшая учительницей. Физика прельстила девушку больше, чем музыка;
1900 год — сам наш Моцарт.
Затем неожиданный пропуск.
1904 год — Михаил;
1906-й — Семен;
1908 год — Зиновий.
Заметили? Раз в два года.
Пропуск только между 1900-м и 1904-м. Между Исааком и Михаилом.
Почему?
Ведь Еврейский Бог запрещает аборты.
Ответ напрашивается сам собой.
Я неожиданно вспомнил, как Евгений Исаакович (а может быть, это было в письмах самого Исаака) упоминал про двух сестер. Точно! У Исаака было две сестры. Тот самый пропуск объясняется очень просто. Там была смерть новорожденного ребенка. Должно быть, девочки.
Смерть всегда притягивает наш взор.
В ночи старшие несут белые свечи, свечи мольбы и покаяния. Их зажигают во имя умерших, чтобы им на том свете было светлее и они могли бы разглядеть тех, кто остался на земле.
Сотни свечей в ящиках с землей. Как свечи в песке в греческих храмах. Огни разворачивают свои священные флаги. Пламенеющие цветы.
Пламя от каждой свечки растет и разгорается. Множество лиц… Лица, лица, лица. Что-то темное.
Борода.
И снова лица и бороды.
Фигуры в белом теснятся, толкая друг друга, — это необходимые несовершенства самого совершенного в мире ритуала.
И всегда за мальчиками следит пристальный взгляд матери: оберегающий, наставляющий, поучающий.
По существующей традиции Бецалель Симонович перед входом в синагогу (мужчины молятся на первом этаже, женщины на балконе) показывал супруге страницы в молитвеннике, которые ей надо читать в синагоге, на специально отведенном для них месте, чтобы читать Библию. В особо драматических местах полагалось плакать. Чтобы не ошибиться, раввины накануне писали в молитвенниках своих прихожанок: «Плачь здесь». Может быть, это была условность. А может быть, правда. В любом случае со стороны все выглядело завораживающе. Маленький Исаак видел слезы, которые рождались. Я видел такие же. Слезы раскаяния. Возможно, в этот миг я познавал соблазн страдания. Точно такими же слезами будут плакать героини Любочки Орловой. Розалия Исааковна никогда не рыдала невпопад. Она знала Шулхан-арух — свод религиозных законов и правил не хуже цадика.
Откуда я это знаю? По воспоминаниям других евреев. Если ты знаешь все про других, значит, то же самое может произойти и с тобой. Правила просты.
Женщины приходили к ней советоваться по каждому поводу (вычитал у брата Бориса), мужчины обязательно раскланивались при встрече (понял из «между строк»).
Интересно, кто пользовался бόльшим авторитетом в глазах Исаака: дядя Самуил, отец или мама? На что все трое готовы были пойти, чтобы их маленькие дети свое еврейство не замечали?
Как старший брат, Самуил должен был всегда стоять в синагоге перед Цали. Ритуал очень трепетно реагирует на старшинство во времени. Мужчины оплакивают гибель храма от всего сердца, но тихо, мужественно, без надрыва, женщины имеют право на слезы и вскрики.
В моем детстве одна иудейская бабуля рассказывала мне, как ее отец, когда надо было оплакать гибель Храма, закладывал в нос понюшку табаку. Сердце таяло как масло. Слезы лились как из шланга. И никого это не смущало.
Каждая живая слеза — бриллиант.
Зная, как это работало в витебском местечке, могу предположить, что точно так же все происходило и в Лохвице. Есть только одно «но».