А Господь благоволил, чтобы вместе со зрением телесным открылось и зрение духовное — вот почему Лонгин на коленях кричал: «Чудо!»
Конечно, это чудо не могло бы помешать новоприбывшим поступить с Христом как и с остальными двумя, но воины Лонгина, присутствовавшие здесь с самого начала казни, обступили крест и говорили, качая головами:
— Нет, этот мертв, совсем мертв, и нечего его трогать! Приходя в себя, Богоматерь расслышала эти слова.
— Будьте благословенны, — прошептала она, — да спасутся те, кто сжалился над матерью!
Авен Адар подал знак, и пришедшие с ним лучники отступили на несколько шагов.
Как раз в это время на холме появилось два человека, закутанные в широкие плащи. Они двигались в сопровождении большого числа слуг, одни из которых несли лестницы, другие — клещи, третьи — свертки полотна и корзины с мазями и благовониями.
Стражи хотели было преградить им дорогу, но один из них сунул руку за пазуху и показал центуриону бумагу с печатью Понтия Пилата, прокуратора римского кесаря.
На пергаменте было начертано, что пришедшим разрешено снять тело Иисуса и похоронить его в отдельной гробнице.
Пречистая Дева вскрикнула от радости: в показывавшем центуриону свиток она узнала Иосифа Аримафейского, а в том, кто держался справа от него, — Никодима, не убоявшегося защищать Иисуса перед Каиафой и Пилатом и сохранившего верность мертвому, как до того был верен живому.
Оба они предстали перед Пилатом и просили римского претора об особой милости: позволить им похоронить Иисуса в отдельной гробнице. Сначала Пилат колебался, боясь навлечь на себя неприятности. Но Клавдия, вошедшая к нему в эту минуту, присоединила свою просьбу к мольбам Иосифа Аримафейского и Никодима, и Пилат не смог устоять перед их настойчивостью.
Мало того, когда разрешение было получено, Клавдия сделала иудеям знак следовать за ней и вынесла из своих покоев амфору с самым драгоценным из благовоний.
Обзаведясь пергаментом и взяв сосуд с благовониями, два советника синедриона тотчас повелели своим слугам собрать все необходимое для снятия с креста и погребения и поспешили к Голгофе.
Приказ Пилата разрешал все трудности. Авен Адару и его подручным оставалось лишь заняться телами Димаса и Гестаса, предоставив тело Христа попечению близких.
Выбрав плоский, как стол, камень, удобный для предстоящих погребальных трудов, слуги Никодима и Иосифа Аримафейского поставили подле него два или три плетеных короба с благовониями, несколько кожаных мешочков с порошками и притираниями и алебастровую амфору, подаренную Клавдией.
Одновременно один из них раскладывал молотки, клещи, губки, флаконы, принесенные им в кожаном фартуке.
Затем в печальной и благоговейной сосредоточенности они начали снятие с креста.
Солдаты, от которых, в конченом счете, требовалось всего лишь переломать кости разбойникам и сбросить их тела в ров, называвшийся из-за своего предназначения Долиной мертвых, закончили свою работу, оттащив по южному склону Голгофы тела казненных и кресты, которые надо было сбросить в ров вместе с ними, после чего они оставили вершину Голгофы в полном распоряжении Лонгина, его стражей, а также родных и близких Иисуса.
Никодим и Иосиф Аримафейский поставили по лестнице с двух сторон крестного древа и растянули под телом Христа большой погребальный плат, к которому были крепко пришиты три длинных ремня.
Их первой заботой стало привязать каждую из рук к перекладине, а тело к древу. Затем, убедившись в прочности этих пут, они принялись вытаскивать гвозди, выбивая каждый со стороны острия другим гвоздем.
Гвозди вышли довольно легко и упали на землю, не сильно потревожив и без того изувеченные запястья. Тем не менее при каждом ударе молотка, звучавшем как зловещее эхо тех первых ударов, что исторгли у Иисуса такие мучительные стенания, Богоматерь тяжело вздыхала, простирая руки к мертвому сыну. А Магдалина с криком повалилась в пыль и билась на земле, пока эти звуки не смолкли.
Иоанн, растянув в руках плащ, принимал в него падающие гвозди; когда все три оказались у него, он их почтительно поцеловал, потом подошел к Пречистой Деве, сложил их у ее ног и вернулся к Никодиму и Иосифу Аримафейскому, уже опускавшим тело Христа.
Именно для этого они принесли плат с ремнями.
Одну из лестниц установили со стороны спины Распятого, другую — напротив первой.
Кроме крючьев, позволявших зацепить ее за перекладину, каждая лестница имела еще крючья на высоте пяти, восьми и двенадцати ступней — именно к ним прикрепляли ремни погребального плата.
Два из трех ремней уже прикрепили: один к первой лестнице, другой — ко второй. Один человек рогатиной, продетой через третий ремень, растягивал плат, чтобы образовать дно у полученного таким образом подобия полотняного желоба, а другой придерживал четвертый конец плата, чтобы, очутившись на полотне, тело могло без толчков соскользнуть на землю.
Проделав все это, начали развязывать пояс, притягивавший Иисуса к древу креста. Затем его ноги положили в наклонный полотняный желоб. Никодим отвязал левую руку, Иосиф Аримафейский — правую, и наконец, поддерживаемый Иоанном, Христос был мягко опущен в саван. Убедившись, что все сделано как следует, Никодим, Иосиф и Иоанн медленно, не выпуская Иисуса из рук, стали опускаться, переступая с перекладины на перекладину, поддерживая тело за плечи и соблюдая такие предосторожности, словно Христос был еще жив и они боялись причинить ему новую боль.
Лонгин помогал им, но не без колебаний. Не потому, что сомневался в чем-либо: напротив, после того как к нему возвратилось зрение, он был полностью обращен в новую веру. Однако воин не знал, достоин ли он, нечестивец, касаться этого божественного тела.
Кроме нескольких вздохов, вырвавшихся у Богоматери, и редких всхлипываний Магдалины, стояла полная тишина, торжественная, почти молитвенная, и исполнители скорбного дела с величайшим почтением хранили ее. Лишь в самых необходимых случаях они, помогая друг другу, шепотом перебрасывались одним-двумя словами.
При каждом движении опускаемого тела Богоматерь и благочестивые жены вздрагивали, словно ожидая, что Иисус сейчас вскрикнет, и всякий раз у них сжималось сердце при мысли, что эти уста уже навсегда смолкли, что последний крик уже исторгнут.
Когда Иисуса опустили на землю, Богоматерь, продолжая простирать к нему руки, села на расстеленное для нее рядом покрывало и напомнила, что она требует для себя столь дорогой ценой купленного права исполнить последний долг и обрядить умершего.
Иоанн, Никодим и Иосиф Аримафейский подняли тело Иисуса и положили ей на колени. В это время Мария Клеопова и Саломия проложили свои скатанные накидки между спиной Богородицы и уступом скалы, чтобы ей было удобнее и легче исполнять свои скорбные обязанности.
Магдалина на коленях подползла к ногам Христа и, не осмеливаясь к ним прикоснуться, склонилась над ними, орошая их слезами.
Глаза Иисуса остались открыты. Первым движением Пречистой Девы было закрыть их своими губами. Но чувство почтения удержало ее: мертвый Иисус был ей сыном лишь в силу ее материнской любви. Покинув этот мир, он стал Богом!
И мягким движением руки она закрыла ему глаза.
Потом она попыталась снять терновый венец.
Его трудно было отвести от головы: с одной стороны его вдавил крест, с другой — после одного из падений Иисуса он крепко и глубоко вонзился в лоб. Богоматерь обрезала каждый из шипов, вошедший в череп, затем сняла сам венец и положила его рядом с гвоздями. Оставались шипы: Мария клещами вытащила их один за другим из нанесенных ими ран и сложила около венца.
Тем временем мужчины в нескольких шагах от них готовили благовония и притирания, необходимые для умащения тела Христова, а женщины на костерке из древесных углей, разведенном между двумя каменными выступами, подогревали воду в медной лохани.
Удалив терновый венец, Богоматерь с нежностью обмыла прекрасный и печальный лик Спасителя, на который смерть наложила печать высшего благородства. Под благоговейно заботливыми руками Пречистой Девы почти неузнаваемое вначале лицо понемногу приобрело выражение несказанного милосердного покоя и мира.