Позже идеи Фридмана о соединяющихся, но как бы «замкнутых внутри себя» мирах развил О.Клейн. И такие миры были в честь Фридмана названы «фридмонами».
Мир Фридмана — не фэнтези, а строгое, пусть пока и чисто теоретическое, научное построение. Но это мир, в котором через сузившуюся до размера около 10–33 сантиметра тонюсенькую пуповину струится поток энергии, не позволяющий пуповине сжаться до конца. Остается точечный «прокол» из одного мира в другой. Если новых миров образуется много, то Вселенная станет похожа на гроздь винограда со сросшимися ягодами.
Представление о гроздьях вселенных… Представления о раздувании первичных сверхмалых «праядер» первоматерии, имеющих размеры порядка 10–33 сантиметра… О первичной сингулярности, взрыве праатома, связи параллельных вселенных…
Физика ли все это? И да, и нет. Скорее, это некий стык между физикой и схоластикой, физикой и фэнтези. Он может оказаться продуктивным или контрпродуктивным с научной точки зрения. Двигаясь по этому саду расходящихся тродцрк, можно на что-то натолкнуться. А можно и провалиться в необязательную чудаковатость. А также полностью забыть о судьбах развития. Так что, согласись, читатель, надо на чем-то остановиться.
Известная психологическая рекомендация гласит, что в подобных случаях останавливаться надо именно в тот момент, когда мысль о необходимости остановиться тебя посетила первый раз.
Потом будет поздно. Вот я и останавливаюсь. Такие рассуждения, особенно с рассчетом на читателя, не погруженного полностью в мир современной теоретической физики, как ремонт. Их нельзя завершить. Их можно только волевым способом прекратить.
Для меня было важно доказать, что Вселенная как остров, плавающий в прафизическом океане Тьмы, — это, как минимум, корректный космологический образ, питающий собой абсолютно светскую метафизику. А точнее — две метафизики: черную и красную. Пройти мимо данного обстоятельства, как минимум, неумно. Обсуждение Вселенной как острова во Тьме будет вестись все более бурно. В это обсуждение будут вбрасываться все новые данные. Перемычка, подобная фридмановской, через которую в малокомпетентные миры будет закачиваться информация о Тьме из высококомпетентных миров, будет работать как насос, меняя мировоззрение человечества. В какую сторону — красную или черную?
Мне это крайне небезразлично. А тебе, читатель?
Между тем это будет происходить не только на стыке физики и идеологии, но и на иных стыках. Не только крупные (и крупнейшие) физики (как астрофизики, так и физики-теоретики, отнюдь не обязательно занятые Галактиками и Вселенной) начинают говорить о темной материи, темной энергии. Причем говорить нечто, весьма и весьма близкое по своему содержанию к тому, что говорят о Тьме визионеры. На Тьму же наталкиваются и психологи, анализируя сознание и подсознание своих пациентов и участников психологических экспериментов.
Ученые, исследующие внешний мир (физический и не только), ученые, исследующие внутренний мир (сознание, психику в целом), чуть ли не инструментально (и в любом случае — совсем не визионерски) обнаруживают эту самую Тьму. Обнаруживают и шарахаются в сторону… И снова обнаруживают… И снова…
Я уже говорил о том, что из физиков на Тьму первым натолкнулся Альберт Эйнштейн. Он-то сам никак ее не назвал. Но все, что он добыл, занимаясь Общей теорией относительности, однозначно выводит на проблему Тьмы.
А теперь — от физики к психологии. Тоже, между прочим, наука, не правда ли?
В психологии о чем-то, аналогичном Тьме, окружающей и «пропитывающей» расширяющуюся Вселенную Эйнштейна, заговорил Зигмунд Фрейд.
Теперь пора обсудить то, как именно Фрейд на это самое нечто, аналогичное Тьме, наткнулся. Очень многие ученые связывают с Первой мировой войной принципиально новый этап в развитии системы, построенной Фрейдом еще в довоенный период. В своей статье «Зигмуд Фрейд — выдающийся исследователь психической жизни человека» М.Г. Ярошевский пишет:
«Среди военных врачей имелись и знакомые с методами психоанализа. Пациенты, которые теперь у них появились, страдали от неврозов, сопряженных не с сексуальными переживаниями, а с травмировавшими их испытаниями военного времени. С этими пациентами сталкивается и Фрейд. Его прежняя концепция сновидений невротиков, возникшая под впечатлением лечения венских буржуа в конце XIX века, оказалась непригодной, чтобы истолковать психические травмы, возникшие в боевых условиях у вчерашних солдат и офицеров. Фиксация новых пациентов Фрейда на этих травмах, вызванных встречей со смертью, дала ему повод выдвинуть версию об особом влечении, столь же могучем, как сексуальное, и потому провоцирующем болезненную фиксацию на событиях, сопряженных со страхом, вызывающих тревогу и т. п. Этот особый инстинкт, лежащий, наряду с сексуальным, в фундаменте любых форм поведения, Фрейд обозначил древнегреческим термином Танатос, как антипод Эросу — силе, обозначающей, согласно философии Платона, любовь в широком смысле слова, стало быть, не только половую любовь (тем самым значение либидо расширялось до любовного влечения к окружающим людям и любым предметам, а также духовным ценностям). Под именем Танатоса имелось в виду особое тяготение к смерти, к уничтожению либо других, либо себя.Тем самым агрессивность возводилась в ранг извечного, заложенного в самой природе человека биологического побуждения».