— Это еще какой?
— Репродуктивные органы у него значительно крупнее головы.
Студенты весело рассмеялись. Тодд выдавил смущенную улыбку. Уверенная, что теперь внимание аудитории полностью принадлежит ей, Свифт решила использовать шутку про акантоцефалуса в качестве вступления к лекции.
— Что бы ни думал Тодд, — начала она, — объем мозга обязательно учитывается при попытках объяснить эволюционные различия между обезьяной и человеком. Обратите внимание, я сказала, «при попытках объяснить». Дело в том, что происхождение Homo sapiens — больной вопрос для палеоантропологов. Например, мы так и не знаем, почему у нас объем мозга больше, чем у остальных приматов. Какие такие особые условия жизни в ту отдаленную первобытную эпоху способствовали значительному увеличению объема мозга у определенного вида обезьян? Не забывайте, уровень интеллекта не обязательно зависит от объема мозга.
Свифт присела на край стола.
— И все-таки, если уж наш мозг в четыре раза больше мозга шимпанзе, значит, это должно нам давать большие преимущества. Иначе какой смысл? В конце концов, на поддержание работы мозга наш организм тратит целых двадцать процентов всей расходуемой им энергии.
Между прочим, человекоподобные приматы, от которых, как принято считать, произошел Homo sapiens, были далеко не самым преуспевающим видом обезьян. Их ближайшие родственники, мартышкообразные, или низшие узконосые обезьяны, имели более широкое распространение и отличались большим многообразием. Если бы нам удалось перенестись на пять-шесть миллионов лет назад, мы непременно обнаружили бы, что мартышки — самые многочисленные приматы на планете, и, возможно, даже предположили бы, что именно они станут в будущем хозяевами земли. А их более крупные и медлительные братья, передвигающиеся на четвереньках, могли показаться нам представителями тупиковой ветви.
Теперь перенесемся из той эпохи на несколько сот тысячелетий вперед. Мы заметим, что один подвид двуногих приматов выказывает значительные эволюционные сдвиги. Почему? С чего вдруг маленькая ветвь малочисленного вида совершила столь резкий эволюционный скачок? Этот вопрос по сей день остается для ученых загадкой. Он приобретает еще большую значимость, когда начинаешь понимать, сколько, оказывается, у нас общего с обезьянами. У всех нас. Не только у Тодда.
Свифт отпила воды и затем объяснила, каким образом специалисты по молекулярной антропологии устанавливают точные различия между двумя особями на уровне ДНК.
— Цифры впечатляющие, — сказала она. — Если ДНК двух лягушек разных видов отличается по составу на восемь процентов, то у человека и шимпанзе эта разница сводится к одной целой и шести десятым процента. Вы только подумайте, одна целая и шесть десятых процента!
Она вывела число на доске, но продолжать не спешила, давая студентам возможность осмыслить услышанное.
— Эта цифра будет больше, если сравнить два разных вида гиббонов, лошадь с зеброй, собаку с лисой и, что самое главное, шимпанзе с гориллой. Иными словами, у нас с шимпанзе больше общего, чем у последней с гориллой.
Свифт глянула на часы.
— Что бы ни послужило толчком к началу процесса развития из обезьяны человека — так называемого большого скачка, — будь то способность мыслить или навыки изготовления орудий труда, изменения затронули всего лишь одну целую и шесть десятых процента генов. Подумайте на досуге, что могло явиться причиной данных изменений.
В этот момент раздался колокольный звон, возвещавший о наступлении полудня и окончании лекции. Студенты повскакали с мест и принялись убирать в сумки тетради с ручками.
— Ладно, — громко произнесла она, перекрывая нарастающий гомон, — на этом пока закончим.
Как и многие жилые постройки в Нортсайде, тихом зеленом районе Беркли, пользующемся популярностью у преподавателей и научных работников, деревянный коттедж Свифт казался высеченным из окружающего лесистого ландшафта.
Пройдя в кабинет, Свифт отключила телефон и вытянулась на диване. Размышляя, как провести вторую половину дня, она вскоре заснула.
На стене зажужжал домофон. Свифт в испуге пробудилась и глянула на часы. Пять. Она одним махом спустила с дивана свои длинные ноги и по гладкому пепельному полу прошлепала к тому месту, где висел аппарат.
— Кто там? — спросила она.
— Джек, — раздался из динамика голос. — Джек Фернесс.
— Джек! — радостно воскликнула Свифт и нажатием кнопки открыла входную дверь.
Джек стоял на пороге с большим деревянным ящиком под мышкой. Он выглядел несколько осунувшимся. Ясно, что экспедиция в Гималаи оказалась не легкой прогулкой.
Она крепко обняла его, потом отстранилась и, остановив на нем укоризненный взгляд, спросила:
— Почему не позвонил? А если бы меня не было дома?
Джек пожал плечами:
— А я не знал, что сказать. Полагаю, ты слышала о случившемся?
— Была заметка в «Кроникл», — ответила Свифт. — Буквально несколько слов. Сообщили только, что Дидье погиб под лавиной, а тебе удалось спастись. — Она снова обняла его и увлекла в дом.
— Не один Дидье. Погибло еще пять шерпов.
— Боже, какой ужас!
Она закрыла дверь и вместе с гостем поднялась в кабинет. Джек поставил ящик на пол и грузно опустился на большой мягкий диван. Свифт налила ему его любимый напиток, виски «Макаллан», и села рядом.
— Когда ты вернулся?
— Вчера. Точнее, минувшей ночью. Поздно ночью.
Джек осушил бокал и обратил взгляд на Свифт, любуясь ее стройными загорелыми ногами и выразительной фигурой в облегающем полотняном платье цвета сандалового дерева.
Свифт склонилась к нему и тыльной стороной ладони коснулась его щеки.
— Не понимаю, зачем ты это делаешь, — сказала она. — Ну что это за занятие — альпинизм? В конце концов, тебе уже сорок. По-моему, пора остепениться.
— А ты предлагаешь мне руку и сердце?
— Нет, конечно, — рассмеялась она.
— Значит, мне еще рано уходить на покой.
— То есть это я виновата, да? — Она игриво ткнула его кулачком в плечо. — Может, ты лазаешь по горам, потому что в тебе говорит обезьяна?
— Может быть. Но, думаю, истинная причина в другом. Горы — моя страсть. Я бы даже сказал — священная страсть. По мнению тибетцев, горы священны, и восхождение на некоторые пики считается у них богохульством. Так вот, именно неодолимое желание потягаться с Господом и гонит меня на вершины. Даже на те, которые запрещено покорять. — Джек расхохотался. — Тебе кажется, я мелю чепуху?
Свифт промолчала, понимая, что это один из тех редких случаев, когда Джек делился с ней чем-то глубоко личным.
Он заключил ее в объятия и приник губами к ее губам, словно хотел, чтобы она вдохнула в него жизнь.
Свифт отстранилась:
— А что в ящике?
— Подарок.
— Мне? — оживилась она. — А что это? Мне понравится?
Джек досадливо крякнул:
— А нельзя чуть попозже?
— Еще чего! Вдруг ты раздумаешь дарить. Сейчас или никогда. К тому же ты наверняка хочешь, чтобы все мое внимание было отдано тебе, верно?
— Ты не понимаешь, Свифт. Это… это не обычный сувенир вроде индийского подноса или циновки. Я привез нечто имеющее отношение к науке. Так что давай повременим, ладно?
— Ну, теперь ты меня и вовсе заинтриговал, — рассмеялась она. — Показывай.
Джеку пришлось подчиниться. Он встал с дивана, поднял с пола деревянный ящик и направился к двери в кухню.
— Ты даже не представляешь, чего мне стоило протащить это через таможню, — пробурчал он.
Свифт проследовала за ним. Джек поставил ящик на стол, снял с помощью ножа крышку и убрал верхний слой соломы.
— О Боже, — выдохнула она. — Череп гоминида.
Бережно, словно мать, впервые принимающая на руки новорожденного, Свифт извлекла череп из упаковки.
— Джек! Какая красота!
— Ты и впрямь так считаешь? В ящике остался фрагмент нижней челюсти. Еще я привез образцы грунта и камней с того места. Чтобы ты могла установить возраст.