— Стокфорда застрелил полицейский по дороге в участок, якобы при попытке к бегству. А из ЦРУ он уволен еще до встречи с тобой, Ник. Врач тоже изменил свои показания, он заявил, что прекрасно знал об увольнении Стокфорда и тот его заставил принять Майкла в клинику, пригрозив убить жену и детей, но миорелаксанты он не вводил. Их ввели еще на скорой, а тех парней не нашли и, вероятно, никогда не найдут. Машину скорой обнаружили сгоревшей, она угнана. Врача выпустили под залог, уберут и его со временем, Лэнгли заметает следы чисто.
Под шатром снова повисла тишина, Виктор посмотрел на всех и улыбнулся.
— Что носы повесили, дяди и тети, хоть бы за новорожденного Майкла выпили что ли?
Дженнифер прыснула со смеха, отпуская Майкла и заливаясь во все горло, а через секунду многоголосый раскатистый смех уже летел над островом, вновь срывая птиц с насиженных веток. Женщины наперебой кинулись рассказывать Джону, Нельсону и Майклу, как деточки заботились и успокаивали Дженни. Смех, умолкая, вновь набирал силу при новом рассказе, заставляя расслабиться и сбросить эмоциональное напряжение окончательно и бесповоротно.
Через три дня Михайловы вернулись в Н-ск, где их встречали родные улицы города, родные стены дома и «воздух Родины, он особенный, не надышишься им».
Не раздеваясь, они завалились впятером на кровать и лежали минутку, не шевелясь. Потом дети убежали радоваться дому, побывать у всех домочадцев, поделиться впечатлениями. А взрослые разделись, разошлись по двум спальням и снова улеглись на кровать, ощущая неповторимую и сладостную истому родного очага.
Об их приезде не знал никто, из аэропорта Михайлов позвонил домой, и охрана прилетела мгновенно, увозя их в родные стены. Но приезд известных личностей не остается незамеченным никогда, множество нетерпеливых звонков натыкалось на Машу, отвечавшую ровным голосом автоответчика, что Михайловы отдыхают и лучше позвонить завтра. Запоминала, что и от кого передать и не реагировала ни на какие просьбы. В ближайшей программе новостей объявили, что академик прибыл, и обещали устроить с ним интервью, как только это станет возможным.
Узнав по телевизору, что Михайловы вернулись и находятся дома, Светлана и Люба обрадовались, каждая по-своему, но одновременно и обиделись одинаково. На сестру Аллу, могла бы и позвонить, считали они. Но, не смотря на обиду, встретились и вместе поехали домой к сестре.
Люба действительно хотела увидеть родственников и поболтать с ними, а вот Светлану в первую очередь интересовали украшения, купленные в Нью-Йорке. «Это же надо, — постоянно причитала она про себя, — купить колье и перстни на 3,5 миллиона долларов! Тут от 3,5 миллионов рублей можно в обморок упасть, не то, что от баксов». Но по телевизору не показали украшений, только назвали сумму, и она сгорала от нетерпения, надеясь, что что-то перепадет и ей. Родственная связь была для нее вторичной, она тщательно скрывала это, в душе начиная ненавидеть сестру и племянницу. Она поняла это, когда ее охватила лютая зависть. Михайлов не взял ее с собой, как первого зама, взял ничего из себя не представляющего завхоза. Ей и в голову не приходило, что Михайлов взял не завхоза, а мать жены. «Но ничего»… Она усмехнулась, радуясь своей ненависти. Зависть и ненависть, в будущем навсегда закроют для нее двери Михайловского дома.
Ворота, привычно открывающиеся всегда при их появлении, на сей раз безмолвно скрывали двор дома. Вышедший навстречу охранник, вежливо пояснил, что Михайловы спят и их лучше не беспокоить.
— Я сама знаю, что лучше… — возмутилась Светлана, но ворота уже закрылись, она пнула в них пару раз от злости, все еще ворча про себя. — Подсунула дочку академику и строит теперь из себя, в дом даже не пускает, — снова разошлась она, идя обратно и жалея, что отпустила такси.
— Могла бы, конечно, уделить минут пять, но насчет дочки ты хватила через край, Света, такого я от тебя не ожидала, — Люба укоризненно посмотрела на нее.
— Какие же вы неблагодарные, — вздохнул Станислав, — вы поставьте себя на ее место… Вы-то бы точно заелись. И академиком он не был… Должность у тебя, Люба, о которой любой главбух только во сне и мечтать может. И ты, Света, медсестра в замах у академика, гендиректора… Стыдно за вас, девочки.
Григорий молча, насупясь, ехал в машине обратно. Получили по носу правильно, считал он, давя неприятный осадок в душе и не одобряя слов жены. Многое сделал для них Михайлов, пользуются они почетом и уважением за его счет, вылезли из финансовой ямы и правильно сказал Станислав, стыдно… Сегодня Светлана ругает Аллу, а завтра станет лебезить перед ней, охать и ахать, восхищаться и нахваливать. Стыдно…
— Знаешь что, Света, — решительно сказал он, — любой профессор не получает и 10 % твоей зарплаты. Уволит тебя Михайлов за твою завистливую дурь, и пойдешь снова спиртовой ваткой задницы мазать за семь тысяч рублей. И заметь — без всякого гонора, прогибаясь перед любым врачом, а не перед академиком. Так что уж молчи лучше…
— Что ты на меня навалился, — защищалась Света, — я же не про работу и зарплату говорю. Она же сестра мне, пусть и двоюродная…
— А сестра может поспать с дороги? — прорвало Григория. — До Москвы из Нью-Йорка часов восемь лететь и здесь еще… Во времени разница…
— Может, конечно, — удивилась Светлана его тону.
— Вот и все… Вопрос снят с обсуждения, — поставил точку над «и» Григорий.
На небольшой поляне под сенью высоких сосен, удачно вписываясь в пейзаж, стояла открытая беседка, выкрашенная под цвет деревьев — зелень иголок сочеталась с черно-коричневой, местами золотистой корой. Вокруг росли ландыши, ромашки, незабудки… — никаких садовых цветков.
Широкая тропинка к речке соответствовала розе ветров и поэтому в беседке всегда чувствовалась речная свежесть, даже в самые жаркие дни, когда по соседству воздух звенел зноем и комарами, выдуваемыми с беседки речным ветерком.
Пройдя по тропинке метров 40, можно искупаться в речке, спокойной и тихой, только весной она разливалась, затапливая соседние участки леса, стоящие ниже Михайловской дачи. Сам домик отстоял от берега метров на 100 и участок, обнесенный забором с трех сторон, выходил одной не огороженной стороной к воде. За трехгектарным участком леса простиралась 5-ти километровая запретная зона, охраняемая мощным компьютером, доступ в которую имело ограниченное число людей. Грибники и ягодники натыкались на таблички: «частная собственность, проход запрещен», но не пытались обойти их, за несколько лет твердо узнавшие, что территория принадлежит их уважаемому доктору.
Михайловы приехали на дачу еще вечером в пятницу, и сегодня Николай на утренней зорьке пошел на рыбалку. У него было свое место на речке, где он добывал окуней и ельцов в свое удовольствие. Потом они солились и вялились, причем он это делал сам, не доверяя никому этот несложный процесс, и к пиву появлялась на столе обычная закуска. Через час к нему подошла Вика, заглянув в ведерко, в котором уже плескалось с десяток средних рыбешек, она сказала:
— Я так и думала, что найду тебя здесь, — она обняла его со спины, мешая подсекать рыбу, — как мне хорошо с тобой, Коленька! — он ласково поцеловал ее руки, не отпуская удочку. — Сегодня такой замечательный день, я просто сгораю от счастья и нежности к тебе!
Поплавок резко ушел под воду, и Николай чуть повел плечами. Вика немного отстранилась, и он вытащил очередного окуня. Радуясь, словно ребенок, Николай, отцепив окуня, бросил его в ведерко.
— Да, милая, я очень давно ждал этого дня и сегодня действительно замечательный день. Начинают сбываться мои первые надежды, воплощаться в жизнь начальные мечты.
Он отложил удочку и закурил, повернувшись лицом к Вике.
— Это только маленькая частичка моих планов и надежд, которые я собираюсь воплотить в жизнь. Очень большое дело задумано мною, милая, очень много работы предстоит сделать. Пора России выбираться из экономической ямы, пора зажить людям лучше. Не о себе думаю, о государстве российском. Много еще времени утечет, но твердо верю: встанет отчизна на ноги, окрепнет, прекрасно заживут в ней люди. Главное: не отрываться от народа, знать его чаяния, уметь и мочь воплотить их в жизнь. А меня сейчас вон какими заборами и запретными зонами окружают. Все берегут от иностранных разведок, словно им здесь вольная воля.