Когда ее пытались поднять, она, не слыша слов, вцеплялась в сына с невероятно могучей силой, и, не зная, что делать, его друзья отпускали ее.
Михайлов, глядя на обезумевшую от горя женщину, понял, что только необычный способ может оторвать ее от тела сына, вернуть сознание.
— Встать, едрена корень!
В скорбящей тишине, как выстрел, прозвучал резкий и властный голос Михайлова. Вздрогнули не только все военные, но и она, подняв голову.
— Извините, но по-другому — нельзя, — мягко пояснил Михайлов.
Он протянул ей руку и она, тяжело опираясь, поднялась и пошла, уже не смахивая слезы, за телом сына, которого несли солдаты.
Отпивая пиво, Михайлов старался успокоиться, он не любил вспоминать войну, особенно ее страшные сцены. А такая, считал он, ужаснее отрезанных солдатских голов и вспоротых животов. Он не понимал одного, вернее понимал, но не мог воспринять и осознать. Того снайпера обнаружили и взяли полуживым. Им оказалась молодая женщина, мастер спорта по биатлону из Литвы. Как она, будущая мать, могла совершить такое? Но матерью ей уже не бывать…
Он, постепенно успокаиваясь, прошептал про себя: «Да, только необычный способ», — и вслух спросил:
— О чем скорбите, мои дорогие и любимые девочки, молча думая о своем? Поделитесь мыслями.
Михайлов видел и понимал их нерешительность и тревогу, написанные на лицах, и может быть где-то в глубине души радовался их скромностью, не испорченностью и порядочностью.
— Сегодня столько свалилось на нас, — начала Алла, — я не знаю, как быть… Наверное, Вику мучает то же самое?
Вика кивнула.
— Чего свалилось, как быть? — словно не понимая, спрашивал он.
— Вы стали такой известный… — робко произнесла Вика и опустила голову.
— Вот те раз, — трехэтажным матом матерился он, — уже и на вы. А я знаю, что делать, — возмутился он, улыбаясь одними глазами, — падайте на колени и молитесь. О, наш известнейший из известных, знаменитейший из знаменитых, мы будем любить тебя чистой и возвышенной любовью, не оскверняя ее пошлым сексом, говорить только на вы и стараться угадывать любые желания. Да падут враги твои, и ты станешь еще знаменитее. Аминь!
Алла и Вика вышли из своеобразного ступора и откровенно смеялись.
— Но вот как не любить такого!? Коленька, родной, поверь: мы не стали любить тебя меньше, — сквозь смех говорила Вика, — просто мы еще никогда так близко не общались с известным доктором и не знали, как вести себя.
— Как всегда, — он улыбался и сильнее прижимал Вику к себе, — как жена ведет себя с мужем или вы считаете, что если мужчина стал известным, то его писька усыхает и занимается он любовью мысленно и научно?
Они смеялись вместе с ним до слез и коликов в животе, радуясь, что он остался прежним простым и любящим мужем, зятем. Смеялись над своими сомнениями и уже удивлялись — почему же они усомнились, что их любимый мужчина может измениться в одночасье.
Вика решила сменить тему, ее заботило сейчас уже другое.
— Коленька, ты так устаешь на работе, может, станешь принимать поменьше больных?
— По мне заметно, вы почувствовали? — озабоченно спросил Николай, отставляя пиво в сторону.
Он действительно устал на работе, больные шли конвейером, некогда покурить. Такой график измотает его, кому нужен выжатый лимон? Перед глазами плыли раковые опухоли, юные клетки крови, почечные и желчные камни, контрактуры, сдавливающие нервы, переломы, пороки сердца — бесконечная лента человеческой патологии. Он стряхнул наваждение.
— Сколько по записи? — спросил Николай.
— По 40 всю неделю, — пояснила Вика, — я хотела записать еще по 10, но не смогла: ты выглядел таким уставшим.
Михайлов прикинул в уме некоторые несложные расчеты. Что ж, можно и снизить нагрузку.
— Хорошо, Вика, оставляем так. Со следующей недели ты записываешь по 25 человек на день, оставляешь 5 строчек пустыми — это мой личный резерв, в него ты самостоятельно можешь вписать только близких людей, остальных по согласованию. Ежедневный прием — 30 человек, думаю, вполне хватит. Принеси еще пивка, милая.
Вика принесла три бутылки.
— Вы, я вижу, основательно затарились пивом, — заулыбался Николай.
— А как ты хотел, милый, — замурлыкала Вика, поглаживая его грудь, — у нас всегда есть запас: водка, коньяк, шампанское, вино, пиво, чего не сделаешь для любимого человека.
— Сопьюсь ведь, — откровенно рассмеялся он.
— Нет, Коленька, не потому, что мы не дадим, а потому, что ты умница, — возразила Алла.
Она разлила пиво по кружкам, и они некоторое время пили молча, смакуя его на вкус и хрустя кириешками. Вика, прижимаясь к Николаю, млела от привалившего счастья и еще до сих пор не верила, и не могла налюбоваться своим Коленькой. Она любила разглядывать его голого, водить рукой по его налитому силой телу и особенно, растопырив пальцы, а потом, сводя их вместе, как бы расчесывать волосы на его груди. Она любила полежать на его груди, слушая биение любимого сердца, говорить ласковые слова или мечтать о чем-то хорошем. Одного не могла — нарадоваться своему счастью.
Алла посмотрела на Николая.
— Я давно хочу спросить тебя, Коленька, все не решалась раньше — сестры спрашивают о зарплате. Ты обещал им больше старой, но не назвал сумму.
— А вы хотите знать свою? — спросил Николай, считая этот вопрос уместнее.
— Нам, Коля, это не так важно, главное — мы с тобой и ты не дашь нас в обиду. Сестрам важнее…
Николай нахмурился, ему не нравилось, что Алла печется больше о сестрах. «Заботились бы они о ней и Вике так, когда им было плохо… А потом, он же не зверь, почему они не спросят у него лично? При встречах не заметно их скованности, видимо, с помощью сестры рассчитывают отхватить кусок побольше»?
— Сестрам передай, Алла, что первый и последний раз ты, используя родственное положение, собираешь для них конфиденциальную информацию. Пусть обращаются напрямую ко мне по вопросам компетенции генерального директора. А ты, Вика, выдерживая их для порядка в приемной, должна знать, что я приму их всегда, если не занят с больным или другим клиентом.
— Какой ты у нас строгий, — ласково улыбнулась Вика.
— Да, строгий. Поэтому за имевший место прокол, объявляю тебе первое взыскание — сладкий поцелуй.
— Все, бросаю работать качественно — мечтаю о взысканиях, — она крепко поцеловала его, — твой приказ выполнен, милый, может я еще в чем-то провинилась? — спрашивала она, с улыбкой на устах.
— И все-таки, девочки, сколько бы вы хотели получать?
— Тысяч тридцать, сестрам можно сорок, — робко ответила Алла.
— Опять ты за свое, — уже не в шутку сказал Михайлов, — Решим все сейчас, — он заметил, как сжалась Алла, и ему стало не по себе, смягчив тон, он продолжил: — Твоя Люба, вместо того, что бы стесняться, еще сегодня утром должна была иметь штатное расписание, как главный бухгалтер. Моя обязанность проставить суммы или дать команду о таких-то суммах зарплаты каждого работника, утвердить штатку, которой я так и не дождался от нее. Поскольку халатность подчиненных лежит грузом на начальнике, будем исправлять ошибку немедленно. Вика, неси мой телефон, звони Любе.
— Коленька, лучше позвони ты сам, — подавая телефон, попросила Вика.
— Понимаешь, родная, производственные вопросы в домашней обстановке я могу решать только с тобой и Аллой. Для всех остальных есть рабочее время и рабочее место. Но и из этого положения есть выход, мой секретарь может отдавать приказы и распоряжения, требовать их исполнения от моего имени. Марина, наша санитарка, девушка трудолюбивая, старается поддерживать чистоту и порядок, все время что-то трет, вытирает, моет, прибирает. Я устанавливаю ей оклад тридцать тысяч рублей.
— Сколько, сколько? — переспросила Алла.
— На руки тридцать тысяч. Скажи Любе, чтобы оклад высчитала сама.
— Уборщица, тридцать тысяч?! — удивилась Вика.
— А почему бы и нет. Разве она плохо выполняет свою работу? И будет выполнять ее еще лучше, станет преданной, я надеюсь, нашей фирме. Вам всем я решил сделать одинаковую зарплату, — он улыбнулся, — из внутреннеполитических соображений, никого пока не хочу выделять — по пятьдесят тысяч рублей.