— Я… не… беременна… — выжала она. — И это не из-за тебя…
— Еще бы! Мы даже не успели… А, не беременна, — выдохнул он.
— Я имею в виду… Наш поцелуй… — Нике было все сложнее и сложнее облекать мысли в слова.
И думать было почти невозможно, в голове вертелось только «Пусть это прекратится!»
— Попробуем добраться до кровати? — предложил Веселовский. — Может, если ты ляжешь, тебе будет легче?
— Вряд ли… Не могу разогнуться.
— Болит в боку? Аппендицит, наверное.
Вот! Пожалуйста! Умный мужчина. А Исаев мял, мял, а в результате ничего не нашел и отправил на УЗИ. Народ во дворе говорил, что Пашку в десятом классе чуть на второй год не оставили. Мама ходила, плакалась директору. Наверное, в меде он так же учился. Хорошо, что теперь есть ультразвук, все за тебя найдут, крестик на брюхе нарисуют, твое дело нехитрое — знай, режь. А в ножички он всегда лучше всех играл…
— Милая, — он провел по ее волосам, заправил за ухо выбившуюся прядь. — Все будет хорошо, я рядом.
Баритон обволакивал, баюкал, успокаивал, как транквилизатор. Ей стало уютно, захотелось положить голову ему на колени, и вот так уснуть. «Милая…» Ну скажи это еще раз, скажи.
— Иди ко мне, — он перекинул ее обмякшую руку себе за шею, обхватил и поднял.
Ее! Поднял! Не крякнул, не закряхтел, не покраснел, и вены на шее не вздулись. Просто поднял, как будто уже делал это не раз. Отнес на кровать. В сознании Ники за маревом боли мелькали картинки: белое платье, первая брачная ночь, его идеальных пропорций голова на соседней подушке… Только на соседней, не рядом, она бы умерла, если бы кто-то лег сверху.
Он бережно положил ее на стеганое покрывало, она перекатилась на бок, уткнулась носом в один из сотни одинаковых ромбиков, и чтобы не думать о животе, врачах и скорой, принялась сосредоточенно считать малюсенькие ровные стежки.
— Пойду вниз, встречу врача, — Веселовский пошел к двери.
Ей так хотелось крикнуть: «Останься, не бросай меня!», но она понимала, что так будет лучше.
Все происходило одновременно и с ней, и словно с кем-то другим. Мужик в синей пижаме, и тетка в такой же. С противной родинкой на лбу, такой здоровенной, как горошина под кожей. Ника понимала, что так таращиться невежливо, но от боли соображала совсем туго, и никак не могла отвести взгляд. Как назло, именно тетка села ее осматривать. Розовая помада скрутилась длинными пленочками по всей нижней губе, и когда тетка говорила, Ника видела эту границу между накрашенной частью и похожим на моллюска нутром.
Врачи что-то спрашивали, пахло от них необъяснимо холодно. Ника что-то отвечала машинально, сама себя не слушая. Перебей ее кто-нибудь на полуслове, она забыла бы сразу все. Только поднимала глаза — коричневая горошина, опускала — пленочка на губе. И больше ничего вокруг.
— Руку.
— Что? — осоловело переспросила Ника.
— Понятно, — тетка цокнула языком, подняла Никину руку и пихнула ей под мышку гладкую ледяную стекляшку.
Холодно, как холодно, укройте меня. Мамочка, хочу под одеяло.
— Откройте рот. Да не так, язык покажите. Тошнит? Стул жидкий? Когда в последний раз опорожняли кишечник?
— А?
— По большому, говорю, когда ходили? — тетка приблизила к Нике свое лицо, и родинка-горошина стала совсем огромной.
— Не скажу.
Они в своем уме? Пусть Марк думает, что она никогда не ходит в туалет. Марк… Господи, дегустация! Ника резко поднялась на локтях.
— Марк, пожалуйста. Они же все съедят! Ты должен попробовать! Я специально достала бельгийский горький… Мой «Захер»…
— За что? — переспросил мужик в синей пижаме.
— Она бредит, — раздраженно констатировала тетка. — Лихорадка.
И вдруг начала потирать руки. Зачем? Что ее так радует? Кто здесь после этого бредит? Ника постаралась незаметно отползти от тетки по кровати, но та рывком задрала футболку.
— Вот здесь больно? А тут? — пальцы у нее были костлявые и острые, больно было абсолютно от каждого тычка.
Но перед Веселовским Ника старалась держаться, жалобно морщилась, еле слышно попискивала, но не кричала. Впервые в жизни она захотела, чтобы Пашка Исаев оказался рядом. Ай-яй-яй! Да у мамы на даче тяпка нежнее!
— А вот здесь? — снова поинтересовалась тетка и контрольным выстрелом воткнула пальцы Нике в нижнюю часть живота.
На этом самообладание покинуло девушку. Она взвыла, согнулась пополам и оттолкнула ненавистное пыточное орудие. А орудие невозмутимо вытащило градусник и изрекло:
— Тридцать восемь и семь. Подозрение на аппендицит, не исключено начало перитонита. Валера, запроси место в Пушкино. И давай носилки.