— Так больно? — почти сочувственно спросил Валера.
— Угу, — и снова всхлип.
Медики спустили ее по широким парадным ступеням, и Ника прищурилась от яркого дневного света. Небо заволокло облаками, но смотреть было больно. Вот, значит, каким было небо над Аустерлицем… Зато теперь она услышала птиц. Полдня в лесу, и только теперь услышала. И пахло так хорошо, свежо… Положили бы ее тут, укрыли, она поспала бы чутка, и все прошло.
— Ну, Вероника, держись! — раздался самый чудный на свете баритон.
Она вытянула шею, приподняла голову: Веселовский. Вот же он! А почему в стаканчике коньяк? И где ключи от машины…
— А разве… — она сглотнула, почувствовав гадостный привкус.
Возьми себя в руки, немедленно! Не смей развозить нюни!
— И обязательно отдохни недельку, нам на работе ты нужна совершенно здоровой! — и он ободряюще кивнул.
— Выздоравливайте, Вероника! — бодрая девица-тренер выглянула из-за его плеча.
Ника вскипела от негодования. Ах, ты… Какого лешего ты жрешь мой капкейк! Выплюнь! Коза… Я до тебя доберусь… Ника стиснула кулаки.
— Успокойтесь, девушка, успокойтесь, — насмешливо произнес Валера, когда они отошли к машине. — Никто вашего жениха не уведет. Подлатаем в лучшем виде.
— А, мне все равно, — она напряглась от новой волны боли.
Водитель вылез, открыл дверцы, ее загрузили. Везите, куда хотите. На все плевать. В детстве она до жути боялась скорых. Стоило ей закашлять, мама тут же лезла с горчишниками и корнем солодки. Таким мерзким, словно его даже от земли не чистили, кода собирали. А попробуй сказать, что ты лучше как-нибудь вареньем обойдешься!
— Все, — выдыхала мама и делала трагическую паузу. — Я вызываю неотложку.
И это звучало как самое последнее, страшное оружие. И Ника всегда старалась обойтись чем угодно, соглашалась на любые зверства народной медицины, только бы не зловещая машина с мигалками. До сих пор бело-красная тушка во дворе вызывала невнятное чувство тревоги и желание бежать, как будто ее могли захватить заодно. Страшнее только ритуальные услуги.
Мама. Звонить ей? Подскочит давление, прихватит сердце. И будут они валяться в соседних отделениях. Алинка? Бестолковая. Положиться на нее нельзя, да и маме тут же донесет в красках. Отчиму? Не то. Ника не могла сосредоточиться и уж тем более разговаривать. Может, лучше потом позвонить?..
Водитель несся со всеми спецэффектами. Сирена истошно завывала, мерцали проблесковые маячки. Машина вихляла из ряда в ряд, резко тормозила на светофорах. У Ники в ее положении не было возможности смотреть вперед, чтобы заранее готовиться к маневрам, поэтому ее зверски трясло. От каждого толчка живот вспыхивал и разгорался болью, она старалась не ныть, только впивалась в ручку и грызла нижнюю губу. Кожа лопалась, но это хотя бы отвлекало от живота.
Они свернули, да так, что будь это зимой, их непременно занесло бы в канаву. Скорая подпрыгнула на лежачем полицейском. Черт, какая-то табуретка на колесах! Из глаз брызнули слезы.
— В какую больницу мы едем? — спросила Ника у докторши.
— В районную Пушкинскую, — тетка взглянула на нее удивленно, будто не ожидала, что девушка еще в состоянии говорить.
— А адрес какой? — машину снова тряхнуло, и Ника с трудом сдержала стон.
— Вам зачем? В навигатор забить, что ли? — пробасил водитель и довольно хохотнул. — Подъезжаем. Готовьтесь.
В лучших традициях городского транспорта скорая тормознула, едва не выпустив больную через лобовое. Ника приготовилась к суете. Докторов она побаивалась, но не телевизионных. Студенческие годы провела с любовью к американскому сериалу. Ковбойская небритость, белейшая улыбка, скульптурные торсы под халатами… И страсти, страсти, страсти.
Произойди с ней все где-нибудь там, по ту сторону экрана, ее бы сейчас везли на каталке, бежали рядом: «Девушка, белая, двадцать семь лет, состояние критическое…» И оглушительный писк мониторов. Ан нет, все вышло прозаично.
— Валера, шевели копытами, — процедила тетка. — Да нет, вот здесь возьми. И где их носит?
— Место дали, обещали взять, — Валера дернул каталку, колесики с легким скрежетом разложились.
— Опять самим… В конец обнаглели.
И ее снова повезли. Высокие тщедушные сосны с березами, унылая желтая постройка. Ника тянула шею, пытаясь прочитать табличку, но замутненный взгляд выделил только «проф». Профессура? Профессионализм? Профориентация? А в Пушкино одна больница? Ее вообще кто-нибудь здесь найдет?