Мужчина сглотнул.
— Поспать хочется, выпить и поспать.
— Да что Вы все выпить да выпить. Ну, надо как-то успокоиться, взять себя в руки. В конце-концов, всем сейчас тяжело, Вы ведь мужчина.
— Да, мужчина.
— Прекратите повторять за мной!
— Ладно, пойду я, — он встал.
Снова этот взгляд.
— Погодите, успокоительное сейчас дам.
— Да не надо, спасибо, не поможет, ничего не поможет. Вот тушенку возьмите, — и он выложил на стол булку ржаного хлеба и две банки тушенки. — Сахар вот еще деткам.
— У меня нет детей, я с мамой живу.
Мужчина задержал взгляд на Вере Анатольевне.
— Нет? Но будут, обязательно будут. Возьмите.
Что-то было в его печальном пронзительном взгляде, какая-то обреченность, безнадежность, что ли. У женщины защемило сердце.
— Постойте… Подведете Вы меня под монастырь, уволят меня за такое, без пайка и жалованья, — Вера Анатольевна открыла шкаф и достала бутыль с надписью С2Н5ОН. И глаза мужчины, до этого грустные и понурые, вмиг оживились.
— Да кто ж узнает-то? Я быстро, вмиг сейчас, и уйду. Меня Григорием зовут, а Вас?
— Вера, — наливая в стакан, представилась женщина.
— Ве-ра, — протяжно повторил мужчина. — Красивое имя.
Затем буквально за минуту полный стакан со спиртом отполовинил во второй, и наполнил их водой из графина.
— Ну, теперь порядок, — спирт еще, как показалось женщине, не успел смешаться с водой, а Григорий опустошил уже первый стакан.
— Фу, — поморщился мужчина, занюхал рукавом и закрыл глаза. — Ну все, спасибо Вам.
— Не бережете Вы себя, — покачала головой врач. Григорий открыл глаза и впервые за вечер улыбнулся.
— Я умер уже давно, — и, немного подумав, добавил: — Не физически, конечно, морально. Так проще, иначе не выжить.
— Нельзя так говорить, неправильно.
— Да кто б подсказал, как правильно. Вы что читаете?
— «Война и мир» Толстого.
— О, надо же, — удивился мужчина.
— Читали? — Да, да, читал, давно, правда, в другой жизни. Я сельским учителем до войны работал; читал, много читал.
В кабинете воцарилась тишина. Лишь завывания ветра слышны были за окном. Мужчина взял второй стакан.
— Погодите, погодите, Вы хоть закусите чем-нибудь; сейчас, секунду, хлеба отрежу, нельзя же так, — женщина взяла нож и принялась нарезать хлеб. — Тушенку откройте.
— Нет, нет, не надо тушенку.
— Что б еще Вам предложить? А, вот, сало у меня есть.
— Ой, да это лишнее, спасибо огромное.
Григорий положил шматок сала на хлеб:
— Ну вот, какой замечательный бутерброд получился, — и он подмигнул Вере. Опустошив второй стакан, он принялся закусывать.
— Вы только никому, ради Бога, не рассказывайте об этом, — попросила врач.
— Само собой, не думайте даже, — заверил Григорий. — Ну, пойду я, — мужчина встал.
— Вы курите?
— Да.
— Ну, покурите, посидите, что уж Вы так сразу.
Григорий достал папиросу. Его осоловелые глаза приобрели характерный блеск.
— Приду, сразу упаду спать, спасибо Вам, давно мечтал выспаться.
— Это алкоголизм, Григорий, нужно как-то бороться.
Мужчина промолчал, затягиваясь. Вера Анатольевна подставила ему пепельницу.
— А семья? Семья у Вас есть?
— Семья? Была, да только нет уж никого.
— Ой, простите.
— Да нормально все, Вы-то тут причем. Один я остался, отболело уже, ничего уже не держит, умерло все, проще так даже, — повторил мужчина. — Ладно, пойду я, еще раз спасибо.
— Да за что?
— За все, — и он вышел… А утром, причем довольно рано, в кабинет к Вере Анатольевне ворвался главврач, взволнованный весь, красный как рак. И бедная женщина было подумала, впрочем, речь пошла совершенно о другом.
— Фролова! Че сидишь-то, срочно собирай санитарок, Степаныч где? К нам командующий едет.
— К нам? — зачем-то переспросила врач.
— Ну, а к кому же, со штаба позвонили. Что ж за напасть-то такая, ну за что мне это все?
— А нужно-то чего, командующему этому?
— Да почем я знаю, давай марафет там, раненые пусть в порядок себя приведут, через 10 минут планерка у нас, в моем кабинете.
За имеющийся в их распоряжении час персонал госпиталя подготовился по максимуму. Степаныч даже перила на входном крыльце подлатал, до этого все руки никак не доходили. Хотели еще было покрасить, да передумали после, от греха подальше — прислонится еще кто или, того хуже, возьмется за них, из начальства. Беды потом не оберешься. Надраили полы, раненые побрились и приоделись, как могли. Поменяли постельное белье, и еще много чего сделали. Порядок и чистота бросались в глаза, а хлорка их щипала… И вот он появился во дворе госпиталя в окружении штабных офицеров и взвода охраны. Главврач доложил по форме, бледный весь, взволнованный, но четко, без заминки получилось. А командующий даже проходить не стал, снял папаху и, поглядывая на солнце, щурился, улыбаясь. «Скоро весна, скоро.»А солнце впервые за последнее время не жалело своего тепла и ласки и уже по-весеннему пригревало. Прекратился ветер, что завывал всю ночь. И даже птицы оживились, громко чирикая. Красота! Словно и нет этой проклятой войны.