Но времени на это Торин ей не дал. Взяв ее за волосы, поставил на колени спиной к себе, усевшись сзади. Запрокинув назад голову, Рания прижалась бедрами к его животу, ощутила твердость его восставшего члена, и потерлась об него, со всей осторожностью, на которую была способна. На этом она не остановилась, и изогнулась еще сильнее.
— Не вертись! — но в голосе Торина слышна была улыбка.
Мозолистая крепкая рука скользнула между ее ягодиц, подразнивая поглаживаниями, нашла влажные чувствительные складки.
Внутрь осторожно проник первый его палец. Рания распахнула глаза, выдыхая, и встретила собственное отражение в золотом зеркале, висевшем в изголовье — сама же полировала его почти целый месяц. И в нем же увидела глаза Торина, который следил за ее лицом. Такой же мутный, хмельной взгляд, как и у нее. Больше всего на свете Рания боялась отвернуться от его отражения, хоть от невозможной откровенности картины ее действительно трясло.
«Лежать бы в темноте, затаив дыхание и раскинув ноги. Позволять ему овладеть мной, и не видеть его безумных синих глаз, и не чувствовать на затылке щекотки от его бороды. Сдерживать рвущиеся из груди звуки и молчать, молчать…как положено скромной девушке». Но молчать не получалось, как не получалось и все остальное. Внутрь вошел его второй палец — такой же большой, мускулистый и шершавый, и теперь она не сдержала тихого стона. Почему-то немного защипало, как от случайного укола.
Пальцы его терли ее, то оставляли, то вновь проникали внутрь, бережно, но все неумолимее. Все чаще она прижималась к его члену, надеясь, что вот сейчас-то все случится, и он прекратит свою странную пытку. Ах, если бы он только никогда ее не прекращал. Странное это ощущение: кажется, ничего особенного не происходит, но откуда-то берется влага на его пальцах, и невесомость внутри.
— Похотливая, — хрипло произнес он над самым ее ухом, — разве такой можно быть?
Он отпустил ее, и в следующую секунду Рания получила уже не шлепок, а вполне ощутимый удар раскрытой ладонью. Лежа ничком, и не совсем понимая, чем заслужила его, гномка хотела пошевелиться, но не успела — он сам потянул ее вверх, и развернул лицом к себе.
Второй удар. Тело словно звенит, кожа разгорается, как после ожога крапивой. Кровь бросается Рании в лицо, но — она не может не смотреть на Торина. Лицо его полнится мрачным удовлетворением и торжеством. Если это цена, то пусть бьет.
Пощечина. Еще одна. Несильная, не такая, которая разобьет губы. В бока впиваются пальцы, оставляя, несомненно, синяки и следы от ногтей — как будто мужчине мало того клейма собственности, которое пылает в душе Рании, и он хочет оставить на ней видимый знак принадлежности. И — снова, снова он встряхивает ее, словно проверяя на крепость, и пусть, пусть делает что хочет — пока его руки возвращаются вниз и растирают ее же соки по бедрам.
Рания и сама не знала, как пропустила мгновение, когда он оказался сверху, но обхватила его ногами, боясь, что он снова взбрыкнет и вырвется. Но, оказывается, Торину гораздо больше нравилось, когда вырываться начинала она. Навалившись всем своим тяжелым телом — Рания едва не задохнулась — давил, заставляя вскидывать ее ноги еще выше, и впивался ногтями, и рычал, пристраиваясь…
А потом прижался к ней, несколько раз ткнулся слепо между ее ног, нашел, что искал, и тремя короткими, сильными, беспощадными рывками вошел в нее на всю свою длину.
…
— Давай, девочка, еще разок, последний раз, смотри, уже почти получилось, все хорошо идет, ты молодец, давай, моя умница, мы поможем…
Курился ладан, в комнате было душно и пахло сырой кровью. Монотонно гудела Дайна, сжимая в своих огромных руках тоненькую Тауриэль, удерживая ее на весу. Звуки, что вырывались из груди эльфийки, нельзя было назвать ни криками, ни стонами. Больше они напоминали орочий вой. Слышать их было жутко, особенно, когда любой из них мог превратиться в предсмертный хрип. Но вот, что-то изменилось, Тауриэль задышала не так беспорядочно, взор ее обрел осмысленность, и с последним животным воплем она дернулась, откинулась назад, и тихонько заскулила и заплакала.
На коленях у Дис извивалась и попискивала новорожденная девочка, все еще связанная с матерью перекрученной пуповиной.
— Кончается? — прошептала беззвучно Дис, кивая Дайне. Повитуха немного настороженно пощупала лоб тяжело дышащей эльфийки, осторожно надавила ей на живот.
— Не похоже, — так же, шепотом, ответила она, — ничего не понимаю… Дева-Весна, помоги, Мать-Земля, защити… дайте мне иглы с шелком. Вдруг оклемается, надо будет ее подштопать маленько. Бедное дитя!
— Дайте мне ее, — вдруг простонала Тауриэль на вполне понятном кхуздуле, — дайте мне дочь попрощаться…
Держа на руках кряхтящую новорожденную внучку, гномка кусала губы, и пыталась уговорить себя, что так было предопределено, и ничего сделать она не могла сверх того, что сделала. Может быть, случится еще одно чудо. Последнее чудо. Может быть, прямо сейчас Кузнец перековывает судьбу, и в чертогах его для удара занесен молот.
— Кормилицу бы ей теперь поискать хорошую, ваше величество, — кивнула Дайна королеве, осторожно осматривая ребенка и качая головой, — ишь, какая здоровенькая, благослови ее Махал! Никогда не видала такого младенца. А уж девочку… государыня, — зашептала снова повитуха, — может, позвать Кили? А то вдруг все-таки…
Дис слышала — и не могла сосредоточиться. Окаменев, прижимая к груди ослабшей эльфийки ребенка, она видела собственное прошлое так же ясно, как если бы оно было только вчера. Видела себя, такую же юную, потерянную, испуганную, когда скрывать вторую беременность уже было невозможно. Помнила, как плакала в объятиях у Торина, и помнила его растерянный и все-таки радостный взгляд. Тогда все казалось таким сложным и простым одновременно.
Может быть, за слепое следование этой иллюзии простоты они все теперь и будут наказаны.
«Торин! Приди!».
…
— Назови ее красивым именем, — едва слышно сказала Тауриэль, — воспитай счастливой и свободной…
— Да, — слез Кили не сдерживал, и рыдал в три ручья, прижимаясь мокрым лицом ко лбу эльфийки.
— Будь добр к своим родителям. Помирись с дядей. Он строгий, но помирись…
— Буду добр!
— Я люблю тебя. Мой храбрый Кили…
— Хорош! — не выдержала Дайна, и отпихнула Кили окровавленной рукой, — убирайся, убирайся, любезный. Ты мне мешаешь. Ты же не хочешь, чтобы она месяц так провалялась?
Икающий и опухший, Кили был оттеснен от постели. Ничего не говоря, старший брат увлек его из комнаты, и молча протянул чашу: «Пей». Бездумно и неосознанно Кили влил в себя четыре, и только на пятой сморщился, и зажал рот рукой.
— Ешь, — почти насильно пихнул ему в рот кусок хлеба Фили, — только не подавись.
— Она там без меня… — всхлипнул младший.
— Тебе там вообще быть не следовало, — резонно заметил гном, — говорят, они после этого в постели стесняются очень.
— После, — эхом повторил Кили, и вдруг вскочил с места, словно намереваясь куда-то немедленно мчаться. Фили рывком опустил его на место.
— Сиди! И прекращай выть уже, ты теперь взрослый мужчина и сам отец, не позорься…
Атмосфера вокруг изменилась. Сначала робко, потом все более громко, посмеивались невесть откуда появившиеся женщины, передавая друг другу вести: «Девочка! Вот такая вот лапочка!». На потерянного и ничего не понимающего Кили смотрели с улыбками сочувствия, но без снисходительности. Наконец, спустя полчаса — Кили они показались бесконечностью — появилась и Дис. Без украшений и все еще с засученными рукавами она была очень похожа на себя прежнюю, живущую в Синих Горах. Величаво прошествовав по коридору и оставляя без внимания поклоны, она подошла к сыновьям.