И Торин никогда уже не сможет положить руку на ее набухающий все стремительнее живот, и не ощутит ворочания под загрубевшей от работы ладонью. Не сцелует с уголков обожаемых синих глаз слезы, не услышит ее тихий шепот: «Что же мы наделали», и не будет, утешая ее, повторять в ответ: «Все будет хорошо. У нас все будет замечательно. Не думай ни о чем. Мы всегда будем вместе, верь мне…». Нет, не вернуть.
Осталось лишь одиночество и воспоминания, не греющие и не отзывающиеся в сердце сладкой болью. Даже жаром стыда они больше никогда не обожгут. Все прошло. Кроме холода.
Подскочив на кровати, Торин отшвырнул прочь проклятое одеяло.
— Рания, — прошептал он, и повернулся к темному коридору, — Рания!
…
Отчего-то, услышав его голос сквозь сон, она вспомнила дни его болезни и горячечного бреда. Тогда в нем звучало такое же отчаяние. Но, споткнувшись о Биби, который наперегонки с ней побежал к спальне короля, она обнаружила Торина в его самом обычном виде, чуть угрюмым, немного мрачным, свесившим голые ноги с кровати.
— Иди сюда, — хлопнул он ладонью рядом с собой, — и Биби захвати… Что ты мнешься там, кот мерзнет, — недовольно поторопил Торин, — давай быстрее.
Биби тут же свернулся в ногах у Торина, как он особенно любил это делать. Рания осторожно заняла место, и нерешительно потянулась к шнуркам на своей рубашке.
— Нет, — легла на ее грудь его твердая рука, — просто… останься здесь.
— Остаться?
— Махал всемогущий, перестанешь ты когда-нибудь переспрашивать или нет?! Просто останься, — помолчав, добавил, поворачиваясь к ней спиной, — мне холодно. Грей меня.
Несмело она обхватила его, насколько хватило рук, прижалась как можно крепче, и накрыла его одеялом, одновременно оказавшись под ним с головой. Сверху протоптался мягкими лапками кот, тут же обнаруживший новую зону для сна — пустую подушку, с которой сползла Рания. Торин сначала тихо сопел, потом первый, второй раз всхрапнул, и — Рания обреченно вздохнула — тишина ей до утра не грозила.
…Так ночи изменились: прежде, покидавшая его после того, как он заснет, теперь она засыпала с ним вместе. С утра он, едва пробудившись, быстро овладевал ею, не тратя времени даже на умывание, потом исчезал до вечера. Вечером, поужинав и раскурив трубку, звал Ранию, когда собирался ложиться. Дни становились все короче, ночи морознее, над горой поднимались все более густые струйки дыма из гномьих печей. Ворота Эребора были закрыты, и мир спал в хрустальных объятиях зимы.
Рании хорошо была известна обыденность зимней скуки. В деревне, закрыв амбары на зиму и согнав скот с пастбищ в последний раз, гномы и люди до весны исчезали в домах, где было тепло и безопасно. Спрятавшись от зимней вьюги, они пекли в очаге яблоки, мастерили что-нибудь, рассказывали сказки детям, судачили о соседях… но даже дома, где у Рании не было ни отдельной комнаты, ни собственной купальни, кроме общей на деревню роханской бани, она чувствовала себя больше свободной, чем здесь, в Горе.
Отчаянно надеясь изыскать способ вырваться из заточения в покоях Торина, Рания придумала лишь один способ. Возможно, не лучший, но не воспользоваться им она просто не могла.
— Государь мой, я хотела обратиться к вам с просьбой, — попросила она однажды с утра, поднося Торину полотенца в купальню, — я бы хотела… учиться читать. И писать.
— Читать, хорошо, — пробормотал Торин, последний раз обливаясь водой, — что тебе мешает?
— Я сама не могу, — краснея и бледнея попеременно, пояснила гномка.
— А! Ну… походи по дворцу. Поговори со своими подругами с кухни. Поищи кого-нибудь из них в учителя.
И, насвистывая что-то под нос, удалился в оружейные. Рания, открыв рот, со зла пнула таз, а затем швырнула в дверь ему вслед грязную тарелку. От удара металл даже погнулся.
Проклятие Врага! Чтоб его вши загрызли, чтоб чесотка замучила! Ну почему, почему этот подгорный король позволяет себе быть столь непоследовательным и таким невыносимо вредным?
…
— Она быстро растет, — делился с дядей Кили, разглядывая придирчиво результат своего многодневного труда в кузне, — здесь не криво?
— Зазубрина, — показал Торин, и покачал головой, — это все форма. Придется переделать. Хотя, если хочешь, оставь, сточишь потом… и что, дочка узнает тебя?
— Большой дефект, не сточить. Меня узнает, маму, Фили… всех. И пару раз уже даже смеялась.
Торин отвернулся к наковальне, пряча улыбку в усы. Тилиона — как решили назвать на семейном совете маленькую дочь Кили — в самом деле была очаровательным ребенком. После тяжелейших родов, едва не стоивших ее матери жизни, она словно спешила развеять опасения родственников — и не приносила им ничего, кроме радости; редко плакала, ела вдвое больше любого другого младенца, и росла на глазах.
— Недалек тот день, когда она будет играть с тобой в «лошадку», — утирая пот со лба, появился перед дядей и братом Фили, — как ты в детстве с Торином.
— Да? — заинтересовался Кили, и посмотрел в спину королю, — это как?
— Сядет сверху, схватится за косы, и будет рулить, — засмеялся Фили, — ты и на мне покататься успел, негодяй… племянница отомстит за меня. А невестка уже отомстила, — он с намеком толкнул младшего в плечо.
— Я на тебя посмотрю, — надулся Кили на брата, — когда своих детей увидишь.
И, в ту же секунду, не сговариваясь, они оба вновь посмотрели на спину Торина, который по-прежнему внимательно что-то изучал в треснувшей заготовке.
И молчал.
— …Как думаешь, он же не обижается… на это? — спросил Кили брата вечером, когда оба они по старинной привычке сели курить в гостиной.
Фили безразлично пожал плечами. Между ним и Кили не было тайн или запретных тем, полная откровенность, полное доверие, взаимопонимание… но когда дело доходило до Торина, они не переступали черту уважения к тому, кто их вырастил и воспитал.
— Он смирился с тем, что по Эребору будут бегать полуэльфики. И поверь мне на слово, Тилиона и с ним в «лошадку» поиграет.
-Да не о том я! — Кили выпустил немного кривое колечко дыма, — просто, мне иногда становится жаль его. Одинокий, как Гора.
— С его характером… — пробормотал Фили.
— А ведь сейчас у него есть женщина, — вдруг сказал Кили, — ты ее видел?
— Немного, на свадьбе. Один раз после. Тихая. Какая-то забитая. Никакая, в общем.
— Не для Торина, значит, — рассудил Кили, но его брат, глядя в пространство, нахмурился, и покачал головой, словно пытаясь проникнуть в тайну внезапно всплывшего далекого воспоминания.
— Знаешь… мне кажется, — сказал он, уже собираясь уходить, — что ему никто и никогда, кроме мамы и нас, и не нужен был. И не будет нужен.
…
— Что это? — раздался над Ранией веселый голос короля, и она спешно принялась подбирать листы бумаги с пола.
— Это… всего лишь… — но гном перехватил ее руку, и поднял первый лист к глазам. Усмехнулся, перевел взгляд на девушку. В глазах его метались искорки смеха, и он чуть прикусил губу, как будто изо всех сил старался сдержать его.
Рания отчаянно краснела.
— Ну, не так уж и плохо, — словно подбадривая, задумчиво произнес мужчина, аккуратно складывая листок вчетверо, — только и «Торин», и «Дубощит», и «Гора» — все это имена, и начинать надо с вот такого вот… знака…
Он взял ее руку, и двумя движениями изобразил на ее ладони нужную руну. На мгновение глаза их встретились, и Рания удивилась тому, что нашла в его взгляде. Она поспешно опустила лицо, а Торин отпустил ее руку.