Казалось, он едва сдерживает себя — все чаще втягивал воздух сквозь зубы, задерживал дыхание, как будто пытался задержать миг наивысшего наслаждения.
— Стой, — Торин легонько шлепнул ее по ягодице, и шумно выдохнул, — не так просто я сдамся.
И, подтолкнув и спихнув с себя, схватил ее за волосы, опустил лицом ниже. Теперь она стояла перед ним на коленях, грудью вжимаясь в матрас, а внутри все ныло в странной жажде быть наполненной.
— Возьми мою руку, — хрипло услышала Рания, — ласкай себя…
И, когда она подчинилась, он с утробным ворчанием плавно вошел в нее.
Услышав ее стон, притянул ее еще ближе. Девушка же, распахнув глаза, едва могла удержаться и не упасть. Перед глазами все мутно плыло. Внутри пылал огонь, не иначе. Сжавшаяся и узкая, она не чувствовала ни малейшей боли или неудобства, лишь потребность заполнить пустоту, которой, казалось, уже негде прятаться.
Его ладонь, которую она сжимала, дрогнула. Рания потянула ее вниз. Сначала подчиниться было немного неудобно, но стоило ей дотянуться до горевшего центра возбуждения его мокрыми пальцами, как тело словно пронзило разрядом молнии. Торин застонал над ней, и сделал первый медленный толчок. Потом второй. Потом третий.
Трение нарастало, скорость его движений, плавных раскачиваний — тоже. Его пальцы теперь ласкали ее в пойманном ритме без ее помощи. Все, что еще контролировала Рания — это дыхание, но и оно срывалось, когда внутри словно само собой что-то сжималось в ответ на его движения, и тогда Торин издавал особый свой рык — не то боли, не то наслаждения.
Дыхание не удавалось удержать. Не помогало. Дыши она чаще или реже, не спасало от нарастающего чувства — как будто кожа стала мала, и мешала, и все тело не способно вместить нарастающего удовольствия.
— Сладкая моя… говори же… скажи…
Он словно пел, и Рания не смогла сдержаться, чтобы не ответить. Получилось очень жарко и громко:
— Глубже. Сильнее. Больше!
Как будто бы его спустили с цепи, как будто он только этого и ждал; она ткнулась носом в подушку, а он входил в нее, входил именно так, как она умоляла. Разорвавшееся, рассыпавшееся на мелкие осколки молчание теперь звенело бессмысленными словами и безумными просьбами, стонами, возгласами. Чаще, все чаще его член бьет ее глубже, и это все, что она хочет, иначе почему сохнут губы, и отчего шепчет Рания: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста»?
Волшебство, освобождающее ее из оков, началось в сведенных судорогой голенях, а продолжилось его победным рыком. И в этот миг ее тело отказалось подчиняться разуму — сжалось, брызнуло влагой навстречу его проникновению, и забилось в конвульсиях экстаза, которым она могла лишь полностью сдаться, отпуская себя на волю.
Торин кончил спустя минуту, пока Рания, все еще содрогаясь под ним и постанывая, шептала его имя.
…
«Торин».
Она впервые назвала его по имени. Так не полагалось, так нельзя, но оно вырвалось само. Даже в мыслях она не смела его произнести так, как всего лишь двадцать минут назад — кричала в голос, как боевой клич, как молитву или песню. Рания потянулась, подлезая под широкую ладонь, которую он оставил на ее бедре — хотелось чувствовать жар его взмокшего тела.
— Ммм. Полежи тихо, — прошептал он, сонно бубня, и Рания осторожно отвела в сторону его волосы, на которых почему-то лежала вместо подушки, — через десять минут…
— Что через десять минут? — спросила она, вдыхая запах его пряного пота, и утыкаясь в крепкую шею, на которой билась синяя жилка.
— Снова тебя захочу…
Обняв его, она в блаженстве закрыла глаза. Он выскользнул из нее только что, но она чувствовала внутри его теплое присутствие, и — странно было, неужели раньше ее беспокоили простыни, шаги за дверьми покоев — где, кажется, сейчас как раз кто-то тихонько хихикал? Должно быть, они громко кричали. Впрочем, какая разница. Провались оно все в пропасти Мории. Провались оно все…
Они проснулись через два часа и снова бросились друг к другу, как будто изголодавшиеся. Потом — еще раз. Обессиленные, лежали, ближе к утру, и Торин, то засыпая, то просыпаясь, не давал ей уйти и даже пошевелиться, лежа своей тяжелой головой на ее груди. Потом вдвоем ели холодные пирожки в кровати, кормя друг друга с рук, и рассыпая крошки. Последний достался Биби, который, окончательно обидевшись на помеху своему обычному режиму, ушел в итоге спать в приемную один.
Это была сладкая ночь. Но за ней последовали другие. И они были слаще.
…
Вот уже месяц Фили, как неприкаянная тень, пытался добиться от дяди внятного ответа на предложение наладить постоянные отношения с Синими Горами, и развернуть торговлю на пути к ним.
Вместе с Кили и одобрившим их начинания Балином, вдохновленные, они порой за полночь просиживали над планами, чертежами и счетами. По всему выходило, что предприятие предполагает быть прибыльным и безопасным.
Но Торин смотрел на мир отсутствующим взглядом, и только отговаривался: «Да. Позже. Непременно». Фили готов был обидеться, но однажды заметил, с какой тоской дядя смотрит на водяные часы, и вздыхает, и какой тоской полнится его взгляд, когда его останавливают по дороге из кузницы в покои.
«Эге-ге, — посмеиваясь, пришел к выводу Фили, — невзрачная пташка из Предгорий оказалась не так проста».
И уже несколько раз он ловил ту самую «невзрачную пташку» в коридорах по дороге в приемную короля, возле тронного зала и библиотеки. Удивленный, Фили проследовал за ней. Не склонный к подсматриванию и подслушиванию, он чуть приоткрыл дверь — самую малость. Увиденного оказалось более чем достаточно, чтобы молодой гном, краснея и задыхаясь, со всех ног помчался к молодой жене. Вот уж не ожидал он от Торина Дубощита эдакой прыти!
— Я видел их на родниках, — поделился, улыбаясь, Кили, когда брат открыл ему тайну исчезновений короля среди дня.
— Только не говори мне…
— Держись за наковальню крепче, братец. Они гуляли по бережочку. Торин ее за руку держал.
— Эльфийская зараза, — погрозил пальцем Фили, — это все ты и невестка виноваты. Протащили в Эребор новое поветрие.
И не то чтобы девушка была такая раскрасавица. И не то чтобы Фили оставил свои идеи о Синих Горах и новых свершениях. Но, послушав совета Кили и Онии, он решил дать Торину еще немного времени. Месяц. Ну хорошо, полтора месяца. Пусть их за руки держатся…
…
Время остановилось для Рании, дочери Мальвы из Роханских Предгорий. Проходил день, а она забывала, что он вообще начинался. Время потерялось где-то в промежутке между поцелуями Торина Дубощита и тем, как он брал ее, снова и снова.
В уголке приемной. В другом углу. В коридоре, зажав рот рукой… только теперь она все бы отдала, чтобы встречаться ему по десять, по сто раз в день в каждом из коридоров Эребора.
Сагара смеялась над ее изменившейся походкой. Прыскали в ладошки юные гномки на кухне, и понимающе переглядывались старые, давая ей советы и наставления, не дослушав которых, она уплывала в потусторонний мир ожидания. Вдох. Еще вдох. Щемит сердце, тело ноет, прося прикосновений, как никогда раньше.
И как никогда раньше, смотрит на нее ее господин и повелитель. От взглядов этих разливается томительное тепло. Рания гордится собой.