Разве бедное дитя виновато в чем-то перед ней, государыней Эребора? Неужели провинилась, оступилась, нарушила хоть один из неписаных законов Горы? Она их и записанных-то ни одного не нарушила. Разве виновата девочка из далеких Предгорий, что за долгие годы королева Дис привыкла к темной страсти, которой пылал иногда до сих пор взгляд Торина Дубощита? И разве не следует Дис быть благодарной за то, что ныне душа ее брата чиста от этой запретной страсти?
«Твоя Рания не ест и не пьет. Твоя Рания не говорит. Глядя на нее, я не могу отделаться от мысли, что никогда не любила тебя — так. Ты ее жизнь и без тебя она погибает. Может быть, ты зря побежал от нее так рано. Или ты опять, как когда-то, побежал от самого себя? Я знаю, что ты вернешься, и знаю, что будет, когда ты вернешься — есть же в тебе то, что не меняется, мой любимый брат. Ты всегда возвращаешься туда, где тебе было хорошо, где тебя любили. Только, вернувшись к твоей Рании, ты уже не захочешь от нее уйти. И больше уходить не должен…».
Нет, нельзя ему писать. Не надо его беспокоить. Сердце у него совсем не каменное. Лучше самой позаботиться о бедной девочке… как бы ни было это непросто. У королевы нет права на слабость. Нет права на самообман. На самоутешение и несбыточные мечты. Дис, прижав письмо к губам, нерешительно вышагивала по комнате. Тени плясали на стенах, и освещенным оставался только очаг и ковер перед ним.
«Торин, прости меня. Ты простил меня? Прости, прости, прости. Ты, верно, винил себя все эти годы, за все, что было в Синих Горах — и о чем мы не говорили почти пятьдесят лет. А винить надо было меня, и я знаю это — и то, за что ты проклял себя, моя вина тоже. Была. Хочу я или нет, но время стирает все… время, украсившее твою бороду и волосы серебром седины, поселившее морщинки в уголках твоих глаз, и лишившее меня той молодой красоты, которой я гордилась перед всеми женщинами кхазад.
Из нас двоих ты любил — а я позволяла любить себя; ты страдал — а я, надежно защищенная от всех тягот и страданий, недоумевала, куда же делся твой смех и твоя бесшабашная молодость. И теперь — не знаю, написать ли тебе, сказать ли, или молиться Кузнецу, чтобы он напрямую вложил это в твое сердце — не оттолкни дара тебе, посланного свыше; снова у тебя есть шанс быть любимым, и на закате жизни и ее осени испытать то, что не испытал на рассвете…».
— Мама? — Фили умел подкрадываться тихо, — все хорошо?
— Да, мой дорогой, — она подняла глаза на сына, жестом пригласила его присесть, — как моя милая Ония?
— Учит Тилиону кхуздулу, — рассмеялся Фили, — я говорил ей, что это слишком рано, и совершенно без толку. Но ей просто нравится возиться с ней.
— Что у Кили и матери Тилионы? — Дис не называла Тауриэль по имени, как и большинство жителей Горы; не могла заставить себя.
— Да я потому и пришел. Он сегодня посещал дядюшкину фаворитку…
— Фу, Фили, как некрасиво…
— Но что поделать, как ее называть? Милой тетушкой? — усмехнулся гном, — не нравится — придумайте ей титул, государыня Дис. Так вот. Думаю, стоит отправить к ней Дайну.
— Уже? — будто бы про себя пробормотала гномка.
— Что Кили может знать? Но она действительно тает, как свечка. Я не хочу пытаться переубедить Торина, — осторожно сказал Фили, — но взаперти, вдали от всех, как пленница…
— Распахни двери, и попробуй ее убедить выйти, — подмигнула лукаво Дис, — она прикует себя за ногу к кровати Торина, и шагу не сделает прочь. Хорошо, я отправлю к ней Дайну завтра с утра.
— Что-то не так?
Проницательный Фили! Никогда его матери не удавалось скрыть горечь своего сердца от старшего сына.
— Я просто устала. Пожалуй, завтра займусь всеми делами, а сейчас лягу.
Когда он ушел, Дис, не думая и не в силах о чем-либо рассуждать, несколько минут смотрела в огонь, прежде чем бросить туда незаконченное письмо.
Что ж. Это и будет ее ответ. Пусть горит.
…
Когда перед Ранией появилась королева, девушка встрепенулась, теряясь, как и всегда. Особенно от того, что Дис смотрела на нее вовсе не так, как обычно. Взгляд ее был пристален, строг и очень внимателен, как будто она изучала ее, в чем-то подозревала.
Исполнив традиционный поклон, Рания осталась стоять, опустив лицо. Дис, на этот раз не остановив ее от долгого старинного приветствия, медленно и не спеша обошла приемную комнату. Она остановилась лишь у алтарной ниши, на минуту — протянула руку к статуэткам, не коснулась их, пошла дальше. По спине у Рании побежал холодок.
Королева шла не спеша, шлейф ее платья изящно струился за ней. Биби, в другое время непременно сделавший бы попытку поиграть с ним, спрятался под лавку.
— Значит, так оно выглядело раньше, — наконец, молвила королева, разглядывая изменившуюся обстановку покоев своего брата, — ты это все сделала?
— Да, ваше величество.
— Что значат эти гирлянды?
— Это… старинный обычай.
— Они белые, как и твое платье. Это тоже что-то значит?
— Да… наверное. Я не знаю. Но они всегда бывали белые, государыня.
Рания в самом деле не знала, почему они должны были быть белыми, но в отсутствие хозяина дома так полагалось у кхазад. Дис кивнула, потом величаво опустилась в кресло. Устроившись, она сделала знак своим девушкам, что, как безмолвные тени, замерли у дверей. Те исчезли беззвучно, и даже двери затворили совершенно незаметно.
— Сегодня утром у тебя была Дайна, — голос королевы зазвучал тише, но льда в нем явно прибавилось, — ты знаешь, кто она? Она повитуха королевской семьи. Старая травница, прошедшая с нами Синие Горы, и принимавшая роды моей матери, моих теток, и моих кузин. Она осмотрела тебя по моему приказу.
— Да, ваше величество, — еще ниже опустила голову Рания.
— И сказала, что ты совершенно здорова, и нет никаких признаков бесплодия. Также, она нашла здесь это, — королева протянула и вперед и разжала ладонь, — и я хочу знать, что ты скажешь мне о ее находке.
На ладони королевы лежал засохший голубой цветок. Рания подняла глаза на Дис.
— Это эдельвейс, ваше величество.
— Я знаю, что это. Я хочу знать, зачем тебе сборы трав, противодействующие зачатию и рождению детей. И все другие, которые Дайна не смогла определить.
Рания похолодела. Мысли ее приобрели четкость и ясную направленность.
— Молчишь? Я очень не хочу додумывать картину сама, — Дис сдула с ладони цветок, и отряхнула руки, — я не верю в колдуний, привораживающих мужчин одним удачно подобранным отваром. Я не верю, что ты одна из них — можешь не трястись. Мой брат не так прост…
Рания выдохнула, и опустилась у ног королевы. Непросто было собраться с духом, но она должна была солгать, и лгать уверенно, чтобы не выдать правду о лечении Торина — закончившемся с его отъездом.
— Я лишь хотела… успеть привыкнуть… — запинаясь, сказала она королеве. Дис отмахнулась, и встала из кресла. Нахмурившись, она как никогда была похожа на своего царственного брата — и тоска с новой силой охватила Ранию.
— Нет никакого основания откладывать рождение наследников в королевской семье, — твердо произнесла королева, и посмотрела на молодую гномку сурово и надменно, — забудь все хитрости нищей деревенской жизни в Предгорьях. Забудь, ты поняла меня? В Эреборе это почти преступление. Если бы Дайна сказала мне, что ты бесплодна… это очень бы осложнило твою жизнь. Я не скажу брату, — смягчила она свой тон, — и прощу твою оплошность. Но впредь знай.
Когда она покинула комнату, Рания, привалившись к двери, обессилено выдохнула. Кузнец и Дева были благосклонны к ней! Она спасла тайну Торина Дубощита, его минувшей болезни, и ее исцеления. А заодно раскрыла для себя новую.