Теперь, подавая ему травяной чай трижды в день, Рания его пробовать каждый раз уже не станет.
========== В безмолвии ==========
Наверное, в том году Кузнец и Дева любили друг друга столь пылко, что зима под напором их страсти спешила оставить землю. Первые птицы полетели к Горе уже в марте. В последнюю неделю марта, когда Торин возвращался — опередив свое собственное письмо, уже начиналось большое таяние снегов.
Вовремя вернулся король Эребора. Всего спустя неделю дорога уже стала непроезжей, с гор кое-где сходили грязевые потоки, таяли наросшие ледники, а половодье раздвигало границы озера, и занимало будущие пашни.
Люди Дейла и гномы Эребора радовались. С пастбищ возвращались угнанные на зиму отары, вода спадала, оставляя напитавшуюся влагой землю, крестьяне спешили приготовить плуги и поскорее вывести лошадей — проветриться после морозов на свежем воздухе и уже согревающем солнце.
Весна — время плодородия и время зарождения новой жизни. Весна — время пробуждения Арды. Предчувствие перемен витает в прозрачном воздухе, гомон грачей и ворон наполняет округу, как и песни вечерних костров, где парни и девушки спешат праздновать свою молодость…
В конце апреля в Горе тоже праздновали. Праздник этот был неожиданным, непредвиденным, и те, что слышали о его поводе, поначалу недоверчиво таращили глаза и переглядывались, словно не веря. Наследник в королевской семье! Разве это не большое событие? Но выражение лица у Дис было кислое, а приезжие родственники и гости хватались за головы, услышав новости.
— Я, конечно, всегда подозревала, что дело нечисто, — жалуется королева Туле, жене Даина, — но это ни в какие ворота не лезет.
— Как они только узнали так быстро?
— А, у них все не как у нас, — махнула Дис рукой, — оказывается, у их женщин, как у людских, каждый месяц… — она округлила глаза, шепча подруге на ухо. Тула от возмущения не могла вздохнуть. Схватившись за грудь пухлыми руками, унизанными кольцами, она цокала языком и качала головой.
— А мы дивимся, что они такие дохлые.
— Дохлые, а когда с нами мешаются, вон что бывает. Не зря такого раньше не допускали. Что делать, что делать! — Дис пребывала в панике.
Будущий отец идет по Эребору, ловя вслед свист, смешки и шутки. Но он на них не отвечает. Хотя щеки его рдеют румянцем, он гордо поднимает голову, и с достоинством игнорирует подколы гномов. Подумаешь! Он, наследник Дьюрина, и в первый раз перенес с достоинством реакцию всего народа кхазад на небывалое событие. Молния ударила второй раз в то же многострадальное дерево: госпожа Тауриэль снова понесла.
И теперь уже Дис три дня не говорила с сыном, и ругалась страшными словами, а Фили кривовато улыбался, поздравляя брата, но точно был за него рад, хотя и завидовал отчаянно.
— Эдак твои потомки вытеснят коренных жителей Лихолесья однажды, — притворно сетовал он, и кривлялся, изображая владыку эльфов, — не мешкая, напиши им. Пусть подавятся там чем-нибудь особенно гадким.
Кили задирает голову и улыбается уже гордо.
Он-то знает, что мать тоже рада, хоть и взволнованна сверх всякой меры — но и он волнуется: еще живы в памяти страшные сутки страдания Тауриэль в рождение Тилионы. Но теперь-то они не дадут подобному повториться. Три дня Дис не разговаривала с Кили, а потом засела за трактаты об эльфийской медицине, и целыми днями штудирует их, изучая все подряд, словно заядлый ученый; окружила Тауриэль — против воли последней — няньками, повитухами, служанками, и вполне вжилась в роль всегда и все контролирующей свекрови.
Вот она, Дис великолепная, королева Эребора. Летит стремительно и легко, как и прежде, по коридорам дворца, и брякают пряжки ее сапожек, и ключи на ее драгоценном поясе. Бусы и подвески в ее волосах бросают блики и искрятся самоцветами невиданной редкости. Снова на передовой, дочь, сестра, а возможно, мать и бабушка королей. Символ возрожденного величия Подгорного Царства.
Вот она, Дис — такт, к месту произнесенные слова, всегда вовремя мягкая улыбка, достоинство и никаких темных пятен на репутации. Титул обязывает, кровь оправдает — так говорят кхазад. В нее они верят, в Дис. Дис — воплощенная безупречность…
…
…Над пропастью росли кустарники. Всегда колючие, никогда не приносящие каких-то плодов — или, быть может, их склевывали птицы? Держась рукой за один из них, Рания другой прижимала к себе хнычущего Биби, и, морщась от страшной боли, понимала одно: если сейчас она отпустит рукой эту шипастую ветку, то придет конец всему.
Левой ноги она уже не чувствовала. Должно быть, это был шок, как у дяди, когда он случайно отрубил себе мизинец. Дядя… нет, не плакать, нельзя. Дядя, дедушка, сестра Зария, ее муж, и их старый ручной ослик, которого она кормила с руки…
Рания сжала зубы. Сильнее сжала и ладонь. По запястью лилась кровь. Волосы. Волосы запутались в ветках. Не пошевелиться. Безвыходное положение.
Можно отпустить руку. Страшный полет вниз, на серые камни, боль — и все закончится в минуту или чуть больше… сдаться, просто сдаться. Минута — и она будет с дедушкой и родными. Там, по ту сторону, они ждут ее, и отец, и мать, и рано умерший маленький братик, тоже когда-то упавший с обрыва.
Но она не сдастся. Цепляясь за жизнь до последнего, подтянется — еще чуть-чуть, выше — сделав вид, что это не ей больно и страшно, — и поползет по осыпающемуся склону, по кромке, поползет вперед, волоча за собой израненное тело и жалобно плачущего кота. И выживет.
— …Проснись!
Воздух вокруг сгущается, темнота кажется непроницаемой — но вот из нее появляется знакомое лицо. Лицо из новой жизни. Любимое и знакомое до самой последней черточки, морщинки или шрама. Густые брови сдвинуты на переносице, ресницы от сна чуть слиплись, уголки губ опущены вниз.
Торин разгневан, но не на нее: это Рания уже знает. Ей не впервые снится тот самый обвал, разделивший ее мир на до — и после. Только раньше ей удавалось не разбудить его своими слезами. Но с момента его возвращения сны почему-то являются чаще, становятся причудливее: и он тоже в них появляется. И его спасает она от обвала. Странно это, пытаться не плакать во сне…
— Тебя точно без меня кто-то обидел, — сурово сжимает губы Торин, и упрямо дергает подбородком, отбрасывая одеяло, — все, с меня хватит.
Вернулся. Вернулся, ревнивый, взбешенный самим фактом вынужденного расставания, страстный и одновременно задумчивый.
— Кто? — коротко бросил он, натягивая рубашку, и нашаривая рукой штаны, — я не шучу, говори мне быстро.
Снова целовать его руки, и клясться, что на самом деле ей снился обвал, что никто не смеет тронуть ее пальцем или оскорбить слишком долгим взглядом…
— Кто он? — а Торин не верит, и распаляется от ее заверений все больше, — кто бы ни был… брысь! — это коту, с возмущением юркнувшему под кровать, — где мой боевой топор? Ты видела его?.., а сапоги?
Вот он, король Эребора. Собрался воевать с ее ночным кошмаром. Если бы Рания была похожа на хитрых интриганок из книг — и если бы в голову ей приходило подобные книги пытаться прочесть, она могла бы с легкостью избавиться от всех неугодных ей в горе гномов.
Если бы такие были. Если бы она умела хорошо читать. Если бы, если бы.
Но все, что она умеет — это любить. И потому Рания молча забирает у короля его боевой топор, осторожно, не делая резких движений, проникает пальчиками за пояс его штанов, и стягивает с него наизнанку надетую рубашку. И под ее нежными, но настойчивыми прикосновениями он, все еще хмурясь, неохотно отказывается от намерения учинить кровавую расправу над неизвестными врагами.