Глава 5
Резко открываю глаза и понимаю, что хочу соленого. Да, нагло и подло хочу наесться соленого. И плевать, что потом напьюсь воды. Мой мочевой пузырь не лопнет до утра. Потерпит.
Перенести свое тело на кресло, благо то оказалось рядом с кроватью, на удивление составило не так много трудов. Хотя со стороны, показалось бы по-другому. Наверное, желание наесться до отрыва чем-нибудь солененьким меня и повело. К моему счастью, и в коридоре, и на кухне никого не оказалось. Вообще везде так тихо и темно, что я бы ни за что не сказала, что еще несколько часов назад здесь вовсю кутила толпа людей.
Открыла холодильник и в наглую прихватила мясную тарелку. Но ей одной не обошлось. Когда я увидела банку с соленьями, могу поклясться, что мои глаза подсветились красными сердечками. Рассол! Дико хочется не только съесть помидоры с огурцами, но и выпить до краев рассол. Мамочки. Спасибо Кате за ее любовь к соленьям. Нажрусь, как свинья! И пусть весь мир подождет.
Бастурма, прошутто, суджук, карпаччо, салями… Сначала без разбора запихивала все в рот, едва различая вкус. А вот несколько минут спустя, уняв свой соленый голод, стала уже более разборчиво наслаждаться вкусом. Все-таки еда действительно тот еще эндорфин. С каждым кусочком градус моего настроения реально повышается. А уж когда я берусь за банку с соленьями и подавно. Вторая реальная эндорфиновая волна пришла, когда я взяла банку и начала пить рассол. О мой Бог…
— Что пьем, Соня? — хорошо… Ой как хорошо, что банка не шмякнулась из моих рук. Не паниковать. Это мой дом. Точнее папин. Стало быть, и кухня его. А я его дочь, значит и хозяйка я тоже. Что хочу, то и делаю. Ставлю аккуратно банку на стол.
— Рассоло, урожай двухтысячного года, — как ни в чем не бывало произношу я, не поворачивая голову. — Очень приятное послевкусие. Приятные пикантные нотки… чего-то там. Знатоки оценят.
— Рассоло? Да еще и двухтысячного? Что за зверь такой, уже поди с такого года испортился. Не боишься употреблять?
— Чего мне бояться? Хорошая крепкая выдержка.
— А я все же предпочитаю рассол, желательно, урожая прошлого года.
Садится около меня на стул и берет банку в руки. А я почему-то акцентирую внимание не на то, что он отпивает мой рассол, а на то, что его рубашка расстегнута на очень даже приличное количество пуговиц. И грудь! Грудь у него, кажется, не волосатая, не то, что морда.
— Хорош, зараза. Только обопьемся, — доносится до меня голос Бестужева. — Не думал, что ты отрываешься по ночам с едой и хлебаешь рассол. По тебе и не скажешь.
— Да я смотрю, мы с вами очень даже похожи, Глеб, кажется, Александрович. Я — подслушиваю. Ты — подсматриваешь за жрущей по ночам девицей.
— Не кажется. А вообще молодец, ешь, тебе надо поправиться, ты похудела. Твоя сиделка сказала, что ты очень мало ешь, и я склоняюсь к тому, что это правда. Это одноразовый жор? Заедаешь стресс?
— Нет. Я каждую ночь спускаюсь на кухню и ем. Просто потому что во мне растет маленькая жизнь, — демонстративно кладу руку на низ живота и улыбаюсь.
— Надо же, — насмешливо бросает Бестужев, откидываясь на спинку стула. — Я пропустил момент непорочного зачатия?
— Как это непорочного? Очень даже порочного. Глисты — это очень порочно.
— То есть это и есть маленькая жизнь?
— Конечно. Живое? Значит — жизнь. А вообще знаешь, скажу-ка я тебе правду. Одному единственному.
— Это уже очень интересно, — чуть наклоняется ко мне. — Ошарашь меня.
— Это единоразовый соленый жор, просто потому что больше я не могу себе позволить. Если я буду много есть, значит буду много пить, а потом мочиться. Пить и снова мочиться. А ведь это все в памперс и не только в него. Ты только представь, как это все убого в реале. А теперь самый главный вопрос — оно тебе надо, Глеб?
— Оно это что?
— Все. Ты вообще понимаешь, что у меня за жизнь? Какая к черту роспись?! — повышаю голос, уже конкретно выходя из себя.