Эдварду не было присуще самолюбование, подолгу у зеркал он не выстаивал. Но в такой особенный день, как сегодня, в нём пробудилось желание выглядеть безупречно. Чего, конечно, верчение у зеркала ему не дало. Наоборот — чем больше он смотрел в него, тем больше находил в своем облике недостатков: в выцветшей серой водолазке и потрепанной синей куртке смотрелся он, мягко говоря, по-простецки, ну совсем не запоминающе! На лице и вовсе не хотелось заострять взор: оно было безвольное, неитересное, а из-за светлых от природы бровей и ресниц — блеклое, будто трава на июньском полудне.
Вскоре из холла послышался вопль, на который в считанные секунды примчал Ацель:
— Во имя трёх клинков, Эдвард, я уж думал, тебя тут убивают. Что за крики?
Эдвард валялся на полу, как подстреленный зверь. Его руки страстно обнимали гитару, а в глазах стояли непролитые слезы.
— Мне конец, — бормотал он. — У меня нет шансов. Пожалуй, напишу Пенни, что я не приду…
— А-а, да сколько можно! — Ацель взвыл, цапая Эдварда за шиворот, как беспомощного щенка. — Возьми уже себя в руки и не ной! — Вытавив юношу за порог, он следом шваркнул в подъезд гитару. Эдвард бережно её поймал и притиснул к груди, словно новорожденное дитя.
— И учти! — донеслось из квартиры. — Ровно в шесть часов я пойду в ванную.
Без контекста фраза Ацеля была малопонятна. Для Эдварда же то была суровая угроза, ведь в ванне пришелец мог отмокать часами напролёт.
Эдвард вяло шагнул на ступеньку и остановился в раздумье:
— Меня что, только что выпихнули из собственного дома?
***
Всю последующую половину дня Эдвард был как на иголках. А в последний рабочий час на него напала паническая атака. По окончанию смены он буквально вылетел из музыкального магазина на улицу, что птица из клетки, и, жадно глотая воздух, ещё какое-то время никуда не шёл и ничего не делал, предоставляя своему сердцу момент успокоиться. Прохожие, походя мимо, метали на него жалостливые взгляды, наверное, думая: «Вот же бедолага! Ну точно — девушка отшила…»
Музыкальный магазин «The Rolling Stone», где Эдвард подрабатывал после учёбы пять раз на неделе, находился в десяти минутах ходьбы от парка, куда пунктуальная Пенни Уоткинс уже должна была — судя по городским часам — прибыть пять минут назад.
Скромный, но милый фонтанчик, окольцованный зелёным газоном и укрытый по сторонам сенями деревьев, издавна приобрёл звание «места встреч» и был предпочитаем парочками для романтических свиданий. Аккуратно постриженные живые изгороди, филигранной отделки вазоны, оплетенные ползучими растениями, скамьи-качели под навесом — всё это пышело непередаваемым уютом и романтизмом. Здешнюю красоту не могло попортить даже облачное небо, изъеденное черными тучами, и брошенная кем-то баночка сладкого коктейля на газоне, облюбованная сладкоежками-муравьями.
Пенни медитативно раскачивалась на скамье, не отрывая розовой туфельки от пылистой земли. Она немного разнервничалась, и это отражалось в том, как бледнело и краснело её лицо. Но в сим смущении не было вины Эдварда Лэйда.
Когда Габриэль заговорила о нем и о его возможной связи с опасным чужеземцем, выяснилось, что Пенни известно парадоксально многое. Эдвард сильно заблуждался, полагая, что его любовь к соседке — вселенский секрет. Реальность состояла в том, что для Пенни Уоткинс тот представлялся глупым влюблённым мальчишкой, чьи чувства задевать она не хотела, но и ответить на них взаимностью не могла. Потому-то она и притворялась несведущей.
Сегодня ей предстояло всеми правдами и неправдами вынудить Эдварда пустить её в закулисье своей жизни и поведать обо всём, что тому известно о делах, творящихся в Станвелле.
— П… привет, Пенни, — поприветствовал девушку Эдвард. Без заиканий, к сожалению, не обошлось. И всё же, идея не изменять своей натуре, отчасти стала для юноши утешающим фактором, посему корил он себя за робость не с тем размахом, с каким мог бы, не поселись в его голове голос Ацеля.
Пенни повернулась на него, не спеша улыбаться, а ведь это именно то, на что так уповал Эдвард!
— Эдвард. Спасибо, что пришёл.
— Прости, я припоздал. Задержали на работе…
— Ничего.
С самого начала беседа складывалась наискучнейшим образом. Накидав сухих фраз, Эдвард присел на скамью, и та заунывно скрипнула под его весом и остановилась.
Пока Эдвард прокручивал в уме, о чем будет говорить с Пенни, девушка инициативно развернулась к нему так, что её лицо оказалось очень близко к лицу собеседника. Эдвард обомлел, его сердце пропустило удар, в мозгу что-то переклинило — он не слышал ни словечка, что слетали с мягких губ Пенни.