Сидя на корточках у большой картонной коробки, он упаковывал в пакет микроскоп, когда в тени стола высмотрел блокнот. Он поднял его, ропча: « О, нет… Ацель забыл свои записи…» и раскрыл, хаотично листая страницы. На него Эдвард, помнится, внес информацию о личности пришельца: «Галактика Спруд… Планета Сондэс». Прочитав в слух свои импульсивные заметки, юноша перелистнул тексты и формулы на сондэсианском, как он догадывался, языке, чья письменность имела по замудренности нечто общее с китайскими иероглифами. Но между витиеватыми знаками мелькнули и знакомые английские буквы.
Ацель учился грамоте?
Не совсем…
У Эдварда замерла душа. На двух страницах — два слова, написанные коряво и с ошибками. И то были необыкновенные слова, а слова его имени.
— Я потерял единственного друга… — промолвил он, давясь горечью в осознании масштабов своего одиночества.
Эпилог
— Папа! Папочка, прошу, не надо! Папа! — Со стороны Саутворка раздавались душераздирающие крики ребёнка. Девочка с зареванным лицом бежала за высоким мужчиной в пальто. Из-за своего низенького роста она едва поспевала за его широким шагом и, чтобы не отстать, цеплялась своими пухлыми пальчиками за чёрные штанины. Коротенькие ножки двумя темными полосками мельтешили на фоне дымящих машин, раскатывающих дорожное покрытие лондонского моста. Туман шёлковой косынкой ложился на мокрый асфальт, не пытаясь взлететь выше колёс.
— Дэйзи, хватит! — прикрикнул мужчина на дочь, вырвав из тормозящих его детских ручек свою ногу. У груди он нёс коробку, оклеенную скотчем — большую и… мяукающую. Сложно сказать, что в этой ситуации было страшнее — безутешный плач девочки или беспомощный писк новорождённых котят.
— Прошу, папа-а! Не убивай их! Не убивай их! Не надо! Умоляю тебя!
— А, Дэйзи! Как ты не поймёшь — это ради их же блага!
— Какое благо может быть в том, чтобы умереть?
— Котята всё равно погибнут. Оставить их себе мы не можем. Хватит с нас и одной кошки! Я же говорил — нечего её выпускать из дому! Никто меня не послушал, и вот результат! — Мужчина оттолкнул обвившую его лодыжку дочь и подошёл к перилам. Никто из живых не мог бы этого уловить ни одним из органов чувств, но за секунду до того, что невозможно было предотвратить, над мостом взмыла синяя фигура.
Под рвущие душу детские вопли котята полетели вниз. Безжалостные воды Темзы засасывали в свою чёрную пасть тяжёлую коробку, выплескивающую брызги уходящего воздуха.
Вода наступала, и котята, прыская ею из ноздрей и чихая, из последних сил цеплялись за жизнь, заползая друг на дружку и образовывая большой меховой ком.
И когда казалось, что река вот-вот украдёт их сердцебиения, бесцветные как пепел ладони нежно обняли коробку с обеих сторон. Синяя субстанция — ни ткань, ни жидкость, — трепыхалась в каштановых прядях вместе с течением, открывая под собою два неморгающих голубых ока. Всплеск — и коробка исчезла! А с ней и мертвый лик спасителя.
Мрак и холод пронзила золотая стрела солнечного света. Руки дотронулись до скотча, и тот рассыпался напрочь — буквально в пыль. Котята поумолкли: шерсть высохла, а лапки согрелись. В убаюкивающей ауре, наваливающейся сверху воздушной подушкой, их неокрепшее естество стало клонить в сон. Совсем ещё слепые, котята не видели свою спасительницу, чьи длинные не знающие ухода волосы касались их холки, но они бессознательно ощущали: до тех пор, пока та рядом — в этом жестоком мире им ничего не угрожает.