Нельзя сказать, чтобы он не отдавал себе отчета в том, что с ним происходит, но именно потому, что очень хорошо это понимал, ситуация не вызывала у него тревоги. Да, он был влюблен, довольно сильно и непривычно для себя, но пока это обстоятельство не создавало мало-мальски серьезной угрозы для него и его будущего, и потому Дмитрий Рокотов не видел причин, почему бы не позволить себе некоторое дополнительное к привычным и новое, и оттого особенно острое, удовольствие. Он был намерен продолжать эту связь до той поры, пока она радует и волнует его, не создавая проблем, и ни секундой больше. И если бы все в его жизни, в чем последнее время сам он был почти уверен, действительно зависело только от него, все сложилось бы именно так, и никак иначе.
Этим утром он не мог позволить себе задержаться у нее надолго: обедать предстояло в компании очень крупного государственного чиновника, предполагающего, не без помощи Рокотова, стать еще крупнее, посему, проведя с ней всего пару часов, он вызвал машину.
Лика провожала его до двери как была, не одеваясь и не накинув даже прозрачного халатика. Многочисленные зеркала в прихожей подхватили и, преломляя каждое на свой вкус, завертели в таинственных глубинах своего зазеркалья отражение ее совершенного, без единого изъяна тела в какой – то нечеловеческой, волшебной пляске. Он остановился, залюбовавшись этим странным зрелищем, но время не позволяло далее предаваться эстетическим наслаждениям. Дмитрий быстро и крепко прижал девушку к себе, зарылся головой в густые волосы, вдохнул полной грудью их сладкий аромат и, легонько оттолкнув ее, повернул тяжелую ручку сложного замка. Дверь за ним закрылась практически бесшумно, и только легкий горьковатый запах дорогого одеколона еще несколько секунд витал в прихожей, напоминая о том, что Дмитрий Рокотов действительно только что был здесь.
Пару мгновений Лика оставалась неподвижной: руки красиво закинуты вверх, голова – чуть вниз и набок, взгляд исподлобья и оттого вроде чуть-чуть обиженный – так она провожала его, естественным жестом забросив руки на плечи, а голову склонив на грудь, – красивая поза, почти балетная. Лика замерла, давая мышцам возможность запомнить ее получше, чтобы потом, при надобности, мгновенно воспроизвести с легкостью и грацией. Она часто поступала так, старательно запоминая удачные реплики, движения, позы и даже мимолетные выражения лица, из них в итоге формировался ее образ, который вызывал – она это знала, видела, чувствовала кожей – все больший восторг и обожание окружающих. При этом следует заметить, что никто и никогда специально или просто потому, что пришлось к случаю, Лику этому искусству не учил. И хотя с малых лет она мечтала о сцене или киноэкране, учиться актерскому мастерству даже в обычном театральном кружке или студии ей не довелось. Ей вообще мало чему довелось учиться в том возрасте, когда это скорее является обязанностью, нежели правом и уж тем более привилегией для нормального ребенка. Оба ее родителя были хроническими алкоголиками, причем алкоголиками, как часто это случается, многодетными. И все же Лика родителям была благодарна без меры, потому что из всех пятерых их отпрысков она единственная родилась нормальной; за то, что ее не уморили голодом; не убили случайно во время кровавых семейных скандалов; не продали цыганам, кавказцам или водителям-«дальнобойщикам» и даже нарекли красивым именем – Лика. К тому же природа, очевидно, решила воздать Лике все, что было ею бессовестно недодано ее братьям и сестрам: их физическое и психическое убожество обернулось ее неземной красотой и совершенной гармонией. Последнее, за что Лика часто мысленно благодарила родителей, было то обстоятельство, что никто из них не заметил, как и когда пятнадцати лет от роду она ушла из дому, поэтому ее не искали и она благополучно добралась до Москвы, с одним-единственным желанием – просто жить. Ей продолжало везти, и через два года она без особых нравственных и физических потерь работала на подтанцовке в одном из ночных клубов, сильно удивляя режиссера почти профессиональной пластикой. Потом настал день, а если быть точным, ночь самого большого везения в ее жизни, ночь, на исходе которой в клуб ввалилась большая пьяная компания респектабельных, невзирая на это обстоятельство, молодых мужчин, завершающих, видимо, утомительный ночной марафон. Никто из них почти не смотрел на маленькую сцену, где нон-стоп продолжалась шоу-программа, они вяло потягивали заказанную выпивку и даже не дотронулись до принесенной еды, ситуация сильно напоминала старый анекдот про девушку, которая «больше уже не может». Но именно тогда, когда кордебалетные девочки, оживившиеся было с появлением новых клиентов, почти перестали двигать ногами и другими частями тела, исполняя в одной и той же последовательности несколько затасканных «па», один из поздних посетителей клуба неожиданно обернулся и внимательно посмотрел на сцену. В эту минуту судьба не просто улыбнулась Лике – она широко-широко распахнула ей свои объятия.
Так думала Лика потом, почти целый год, вплоть до жутких минут, которые ей еще предстояло пережить. И целый год первым словом, которое приходило ей на ум, едва только остатки сна, как липкие осенние паутинки, отлетали от нее, было слово «спасибо». Если бы Лика задумалась когда-нибудь, кого именно она благодарит за то восхитительное ощущение хрустального мира волшебной сказки, в которую она каким-то таинственным образом вдруг переместилась, да так и осталась навсегда, то размышлять на эту тему ей пришлось бы долго. Бога? Судьбу? Но эти понятия пока были для нее слишком абстрактны, хотя и высокочтимы. Рокотова? Но, отдавая ему должное, обожая и восхищаясь им, она хорошо понимала, что он вполне мог и не обернуться к сцене на исходе той ночи, а обернувшись, мог вдруг остановить взгляд на какой-нибудь другой девочке. И пусть для той, другой, девочки эта ночь осталась всего лишь ночью, проведенной не без удовольствия и пользы для себя с богатым и щедрым господином, но ведь и ей, Лике, не открылась бы тогда дорога в эту волшебную жизнь, как заколдованной принцессе дорога к ее сказочному замку. К счастью, Лика не имела склонности задумываться о тонких материях, просто живя и радуясь каждому наступившему дню.
Не имел такой склонности и Рокотов. Многие часы проводил он в размышлениях на самые разные темы, однако чувственным порывам и душевным устремлениям не было места в стройных шеренгах его отточенных умозаключений. Случись иначе, он непременно и скоро бы понял, что главное, подкупающее и притягивающее его в Лике была именно эта постоянная, бьющая через край ее души потребность благодарить за самую малость. Огромная, неизмеримая прямо-таки благодарность даже за то, что было никак не в его власти – хорошую погоду на улице или, напротив, гулкий прохладный дождь за окном. Она была благодарна ему за то, что вот уже лето на исходе и осень мягко крадется по бульварам, незаметно сдергивая с деревьев по одному листочку, а потом наступит зима. Эта благодарность могла подвигнуть ее на принесение во имя него любых жертв, заставить и жизнь свою положить к его ногам, если в том случится нужда. Однако Рокотов не был склонен к подобным размышлениям и потому ничего этого не знал.
Времени же на то, чтобы понять что-то главное друг о друге и о том, что происходит с ними, у них не осталось совсем. Судьбе надоело улыбаться.
Лика наконец опустила руки, подняла голову и расслабила мышцы, те уже начинали тихонечко ныть. Ничего, это даже полезно, когда чуть-чуть через силу заставляешь свое тело усвоить что-то новое, словно с усилием делаешь еще один шаг вверх по лестнице, уводящей в заоблачную бесконечность. Лика и сама не понимала, откуда в ее голову приходят вдруг такие красивые и тонкие мысли, но продолжить размышление на эту приятную тему ей было не суждено.
В дверь снова позвонили.
«Забыл что-то», – подумала Лика, ни секунды не сомневаясь, что это вернулся Рокотов – в воздухе еще витал аромат его одеколона. Она спешила отворить сложный замок и, путаясь в его щелчках и поворотах ручки, одновременно радовалась тому, что еще раз, пусть и на мгновенье, обнимет Рокотова, и хмурилась от мысли, что возвращаться – дурная примета. Она еще успела подумать, что непременно заставит его заглянуть в зеркало: так делают, чтобы отвести беду, – в эту минуту тяжелая дверь наконец-то распахнулась.