Гадж, облаченный в алый шелк, но уже без особой пышности, поскольку ему теперь вовсе не требовалось маскироваться, — где-где, но не здесь, в недрах вулкана, — совершенно не походил на человеческое существо. Как сказал Элдин еще давным-давно: «Такое может явиться во сне только настоящему сумасшедшему!» Сейчас за лишь наполовину скрывающими Гаджа развевающимися складками одежд было видно, что его кожа неестественно бледна — с тем оттенком, какой упоминают, когда описывают прокаженных, что он бесформен, как жаба, но тем не менее очень подвижен, так как его желеобразное тело могло изгибаться во все стороны, без всяких ограничений; глаз у него не было, но при этом он отчетливо видел все вокруг; на тупом рыле мелко дрожащей массой торчали два толстых пучка коротких розовых щупалец, о назначении которых оставалось лишь гадать. Хотя не исключено, что можно было и догадаться, потому что капюшон, которым обычно накрывалась тварь, сейчас откинутый на спину, был снабжен широкими прорезями для глаз. А вот голоса у него определенно не было, поскольку Гадж общался с окружающими с помощью визгливой костяной флейты, которую держал в бесформенной лапе. Переводил его «речь», если можно так назвать звуки, которые он извлекал из флейты, один из рогатых ленгийцев, который от сознания своего величия раздувался еще сильнее, чем его собратья.
— Странники, — переводил он, стоя в зловещем свете факелов, которыми размахивали его соплеменники, — вы, Герон Снящийся и Элдин Скиталец, Гадж желает сообщить вам, что вы удостоены высочайшей чести. Сам Ньярлахотеп грядет, чтобы допросить вас. Даже Гадж, Великий посланник Их, служит ему по великому обету! Ну, что вы теперь скажете? Или вы не потрясены?
— Плюю я на этого Ньярлахотепа! — проорал Элдин. — А если он так же гадостно выглядит и так же воняет, как Гадж, то и блюю! Даже Герон блюет на него, хотя он не так брезглив, как я!
— Короче говоря, — подытожил Герон, — мы нисколько не потрясены.
Парнокопытный переводчик изложил их реплики Гаджу, который затрясся одновременно крупной и мелкой дрожью, по его желеобразному телу побежали волны; следопыты решили, что так у него проявлялась ярость. Но прежде чем он успел овладеть собой…
— Не потрясены? — раздался новый голос, а все головы повернулись к горловине восточного лавового протока, откуда неторопливо вливался туман, густой, как простокваша, но пульсирующий какой-то собственной жизнью. Голос — молодой, сочный и журчащий, настолько томный, что сразу хотелось поддаться его гипнотическому обаянию, — исходил из сгустка этого самого, по-видимому, разумного тумана. Ленгийцы поспешно подались к восточному и северному тоннелям, туман же начал сгущаться от краев к середине своей массы, образуя…
…Образуя фигуру Ньярлахотепа!
Высокая и стройная, в ярко-золотых одеждах, увенчанная светящимся головным убором, похожим на пшент, древнеегипетскую двойную корону, человекоподобная фигура впитывала в себя туман и быстро набирала плотность. Он был (или казался) мужчиной с горделивым лицом молодого фараона древнего Хема, но с глазами Древнего Бога, исполненными апатичного, безжалостно-едкого сарказма.
— Итак, странники, — он сделал один-два шага вперед, заставив самого Гаджа испуганно попятиться с его дороги, — вы не потрясены. — На его лице появилась ужасающая ухмылка. — Но это ненадолго, уверяю вас.
Тут даже Элдин утратил дар речи. Глядя снизу вверх — его голова находилась как раз на уровне пола главной пещеры, по которому тянулись канаты, удерживавшие кресты за верхушки, — он пытался что-то сказать, но слова застревали у него в горле. Потому что в новом пришельце, даже помимо странного способа его прибытия, было нечто, ужасающее во много раз сильнее, нежели то, на что были способны Гадж и его банда рогатых. Нечто совершенно чуждое, и Элдин понятия не имел, как с этим чуждым обращаться.
Герон, который все это время почти не кричал, и поэтому во рту у него вполне хватало слюны, поспешил заполнить паузу.
— Ньярлахотеп, кем или чем бы ты ни был, не знаю, почему тебя так привлекли наши скромные персоны, но ты ничего не узнаешь от нас, пока мы здесь болтаемся. Пусть нас снимут с крестов, обрежут наши веревки, и тогда мы подумаем…
— Молчи! — прошипело подобие фараона, злобно нахмурив блестящие брови. Гадж и его пираты попятились еще дальше, а Ньярлахотеп подошел к самому краю ямы и уставился на двух беспомощных сновидцев яростным взглядом. — Ты дерзнул попытаться торговаться со мною? Аз есмь самое сознание Ктулху! Я хранитель потаенных дум Йог-Сотота! Моя речь — это речь Итаквы, Шагающего с Ветрами, и посему мне ведомы все тайны ветров, бушующих между мирами! Аз есмь и Йибб-Тстлл, и Атлач-Нача, и бог-жаба Цатхоггва, и Ньогтха, и Шудде-М’елл! Мое знание суть Их знание, моя мысль — Их мысль. Аз есмь Ньярлахотеп, Ползучий хаос!