Накануне вылета я собрал компанию в гостях у других моих знакомых. Там я немного выпил и разговорился о том, чем занимался последние дни на аэродроме. На следующее утро, когда Пол Уайт заехал за мною, я забыл о звездном камне — оставил его в той комнате, где спал. Трейси нашла его. Она намеревалась в тот же день отправиться в дальний путь в Техас и решила заехать на аэродром и передать мне камень, и уже по дороге ей вздумалось подшутить надо мною. И Трейси, и отец уже давно гадали, что же представляет собой моя «правительственная» служба, и в тот день не смогла пересилить любопытства. В сложившейся ситуации она увидела шанс разобраться, что к чему.
Фонд выделил для моей группы отдаленный, запущенный, пыльный, обнесенный забором участок аэродрома с видавшей лучшие времена взлетной полосой. Но для нас все это вполне годилось: как-никак, мы летали отнюдь не на роскошном авиалайнере. У ворот круглосуточно стояла охрана; сейчас я вынужден признаться, что явно недостаточно проконсультировал ее. У меня не было никаких причин для тревоги, и уж конечно я не ожидал никаких подвохов со стороны Трейси. Она подъехала к воротам, сказала охраннику, кто она такая, показала ему звездный камень и сказала, что я забыл его, а без него мне нельзя лететь. Черт возьми, Трейси очень симпатичная девушка, вот она и пустила в ход свои чары. Охранник же не мог даже представить себе, что она затеяла, так что не стоит винить его за то, что он пустил ее на летное поле. Очень довольная тем, что ее план так успешно осуществляется, она поставила машину за ангаром и прокралась к нашему самолету. Ошибиться здесь было трудно: он один стоял на полосе неподалеку от ангара. Дверь была открыта, она забралась в салон и притаилась в хвосте. Через некоторое время я и три остальных законных члена экипажа покинули нашу штаб-квартиру — сарайчик на другой стороне летного поля, — кинули снаряжение в джип, подъехали к самолету и загрузились. Трейси показалась лишь после того, как мы поднялись в воздух и ушли довольно далеко на север. И я, дурак, спустив пар, решил: пусть остается. Возвращение задержало бы работу на целый день, а моя команда горела нетерпением. Тем более что Трейси все равно не светило увидеть что-нибудь неположенное, верно? Таким вот образом она оказалась на борту самолета и, оглядываясь назад, я думаю, что это оказалось большой удачей для всех нас. Одному богу известно, как сложились бы наши судьбы, не будь ее с нами.
Но я, кажется, отвлекся.
После третьей или четвертой ночевки Трейси проснулась особенно встревоженная, раздраженная и с каким-то незнакомым ощущением, сильно отличавшимся от того волнения, которое она непрерывно испытывала все эти дни и которое полностью соответствовало тем обстоятельствам, в которых она очутилась. Она чувствовала, как ее словно тянуло к замерзшим иллюминаторам, она даже принялась соскребать лед с одного из них, но вскоре осознала, что она делает, — однако лишь после того, как в стекле начали проясняться зловещие формы ужасной фигуры, рассекавшей космические просторы. Тогда-то Трейси поняла, что влекущая ее сила и голос, звучавший в ее голове и настойчиво требовавший, чтобы она отогрела стекло до прозрачности, вовсе не ее собственные мысли, а телепатическое внушение от существа, которое неустанно тащило самолет и нас вместе с ним нельзя даже предположить куда. Итаква же, поняв, что она разгадала его действия, разгневался пуще прежнего. Он удвоил, учетверил усилия, пытаясь мысленно подчинить ее себе. Подходя против воли к окну, протягивая к нему теплые, трясущиеся, непослушные, как у зомби, руки, чтобы выполнить приказ, который отдал ей Шагающий с Ветрами, она явственно ощущала в своем сознании его нечеловеческое вожделение. Она хорошо понимала, чего он хочет: заставить ее склониться разумом, душой и телом, полностью и навсегда подчинить ее своей воле, истекающей из пылающих адским пламенем глазниц, которые мутно светились даже сквозь слишком, увы, тонкое заледенелое стекло. И совершенно инстинктивно, а может быть, от ужаса Трейси вскинула руки к груди, нащупала мою звезду-талисман и, не думая, что делает, прижала этот знак Старших богов к сердцу. И тут же Шагающий с Ветрами покинул ее сознание, отступил, содрогаясь и корчась, перед ненавистным ему символом могущества Добра, как корчилось бы перо, вспыхнувшее в огоньке свечи. Трейси же понятия не имела, почему вдруг магнетическая тяга, завладевшая было ее сознанием, ушла, оставив ее обессиленной, еле державшейся на ногах и почти ничего не соображавшей. Она лишь отметила про себя, что глаза за полупрозрачным окном загорелись еще яростнее, и, когда гнев Итаквы прорвался в конвульсивной дрожи, самолет затрясся сильнее и резче, как игрушка в руке слабоумного великана. На непослушных ногах она отступила от иллюминатора, и тряска самолета постепенно пошла на убыль.