После этого Мартину по доброте сердечной дали поесть и выделили место для ночлега. В последующие дни удалось с грехом пополам выяснить, что он попал в XXIII век, хотя назвать точный год собеседники затруднялись. Что оставалось делать? Разве что осыпать бессильными проклятиями длинномордого инопланетного урода: Мартин не сомневался, что именно Конепес ссадил его с невода посреди многообещающего рейса.
В деревушке он сумел кое-как протянуть несколько недель — сам не мог бы сказать сколько: тут было до смешного легко потерять счет чему угодно. Помогал полоть кукурузу — это занятие ему, пожалуй, даже понравилось. Чтобы напоить посевы, носил за полмили воду из упрямого ручейка, бурливого и извилистого: в самой деревушке воды не было. Научился ставить силки на кроликов, пробовал поднатореть в стрельбе из лука, правда, без особого успеха.
Жители постепенно перестали дичиться, и из разговоров удалось узнать, что к северу есть дорога чуть лучшего качества, чем ведущая в деревушку тропа, и что эта дорога выводит на другую, широкую и прямую, идущую с востока на запад; ну а уж по широкой дороге можно в конце концов попасть в города. Мартин сильно подозревал, что города на поверку будут мало чем отличаться от деревень, разве что домов и людей там побольше и жить чуть полегче. Ему говорили, что повсюду безработица, что торговля чахнет, а деньги исчезли совсем. Выходит, негодяй Конепес засадил его в страну и эпоху, погрязшие в глубочайшей депрессии.
По чистой случайности, рыская по деревушке, он натолкнулся на брошенную под навесом полуразбитую колымагу на солнечных батареях и, осмотрев ее, пришел к выводу, что она еще способна двигаться. Разыскал хозяина колымаги и убедился, что тому она вовсе не нужна: ездить некуда, да и неизвестно, как ездить. Торговались до седьмого пота, и Мартину удалось выменять колымагу на наручные часы. Хотя, по правде говоря, собственные часы были нужны мужику не больше, чем собственное средство передвижения: точное время дня в деревне имело не большее значение, чем год или день недели.
И вот он наконец сидит в овраге, выжидая, пока колымага не соберется с духом и не подзарядит аккумулятор. Накануне он добрался до широкой дороги, той самой, о которой ему рассказывали, и опознал в ней остаток одной из трансконтинентальных автострад, пересекавших некогда страну от побережья до побережья. Поскольку высадили его, по его представлениям, где-то на юго-западе Соединенных Штатов, он повернул на запад. До Тихоокеанского побережья не должно быть очень далеко, а там, наверное, сохранились большие города. Пусть даже они пришли в оскудение, но самый убогий город лучше деревушки, откуда он унес ноги.
За целый день, проведенный на автостраде, ему встретились только три машины — одна на солнечных батареях, поновее и покрасивее его колымаги, и две совсем допотопные, с двигателями внутреннего сгорания. Судя по сладковатому запаху выхлопных газов, эти две работали на спирту.
Запарковавшись на дне оврага, Мартин выкарабкался из ковшика единственного сохранившегося сиденья. Он изрядно устал: даже на относительно гладком покрытии автострады езда в таком ковшике превращалась в сущее наказание. Колымагу трясло, бросало из стороны в сторону, и за сутки каждая мышца тела налилась протестующей болью.
Отойдя от машины на пять шагов, он потянулся. В овраге царило безмолвие. Ветер сюда не проникал, и даже насекомые не залетали. В высоком бледно-голубом небе парила одинокая птица, может быть степной орел, а скорее, стервятник. Склоны оврага были размыты давними дождями, обезображены выветриванием, торчащие там и сям валуны и каменные пласты растрескались под свирепым солнцем и частично осыпались, выстлав дно хрусткой острой крошкой.
Неподалеку овраг делал крутой поворот. Мартин дошел до поворота и замер, уставясь на левый от себя склон: из осыпи высовывались мертвенно белые кости, поблескивал отполированный временем рог. Эрозия почвы потревожила чью-то могилу.
Череп был бычий, но слишком массивный даже для племенного быка, а уж мощный и длинный рог превосходил своими размерами всякое воображение. Очевидно, бизон. Только не тот бизон, который дожил в прериях Среднего Запада до XX века, а бизон доисторический, один из могучих зверей, на каких охотились первые племена, поселившиеся на американской земле.