Кто-то дернул меня за рукав, я волей-неволей обернулся – и, разумеется, это оказалась Линда Бейли.
– Тебе стоило бы вступить в торг, – шепнула она. – Сейчас пойдет корзинка, приготовленная дочкой пастора. Дочка, скажу тебе, прехорошенькая. Тебе будет приятно с ней познакомиться…
– А откуда вы знаете, – не утерпел я, – что это ее корзинка?
– Знаю, и все, – отрезала она. – Не спорь, торгуйся.
Цену уже подняли до трех долларов, я назвал три с половиной, и тут же с дальнего конца комнаты послышалась цифра четыре. Я бросил взгляд в ту сторону – там, прислонясь к стене, рядком стояли три юнца лет по двадцать с небольшим. Обнаружилось, что все трое в свою очередь пялятся на меня и ухмыляются неуклюже, но, как мне почудилось, очень неприязненно.
Рукав дернули снова.
– Давай торгуйся, – настаивала Линда Бейли. – Это младшие Болларды, а третий из Уильямсов. Хулиганье паршивое. Нэнси просто умрет, если ее корзинка достанется кому-то из них троих.
– Четыре пятьдесят, – произнес я не думая, и Джордж Дункан на возвышении подхватил:
– Четыре пятьдесят! Кто скажет пять?.. – Он обращался к троим у стенки, и один из них сказал пять. – Значит, пять, – пропел Джордж. – А может, кто-нибудь даст шесть?
Он смотрел прямо на меня, но я покачал головой, и корзинка ушла за пять.
– Почему ты отступился? – Линда Бейли взъярилась так, что шепот перешел в ржание. – Надо было продолжать, раз начал.
– Еще чего! – заявил я. – Я приехал сюда не для того, чтобы в первый же вечер помешать какому-то юнцу купить корзинку, на которую он позарился. Может, тут замешана его подружка. Может, она намекнула ему заранее, как отличить ее корзинку…
– Да говорю тебе, Нэнси вовсе не его подружка! – Линда Бейли не скрывала своего негодования. – У Нэнси нет никакого парня. Она будет просто оскорблена.
– Вы сказали, это Болларды. Те самые Болларды, что живут на нашей прежней ферме?
– Они, они самые, – подтвердила она. – Старики вполне приличные люди. Но эти их два сыночка! Вот уж навязли в зубах! Девчонки от них врассыпную. На танцах они завсегдатаи, но то и дело грязно ругаются и постоянно пьют…
Я опять бросил взгляд на троицу в дальнем конце комнаты. Они по-прежнему наблюдали за мной, и к их лицам приклеились ухмылки злобного триумфа. Я только что явился в Пайлот Ноб, я был чужак, а они меня обставили, переплюнули в споре за корзинку. Несусветная глупость, если разобраться, но в крошечных поселках, как этот, маленькие триумфы и маленькие обиды часто вырастают в масштабах.
«Боже, – подумал я, – и угораздило же меня напороться на эту Бейли! От нее всегда были одни неприятности, и в этом смысле она ни капельки не изменилась. Вечно совала нос не в свои дела, и уж сунет – добра не жди…»
Корзинки расходились одна за другой, осталось всего несколько штук. Джордж начал уставать, темп торгов снизился. Мне подумалось, что надо бы все-таки купить корзинку. Хотя бы для того, чтоб показать, что я не чужак, а местный, вернувшийся в Пайлот Ноб с намерением пожить здесь, сколько получится.
Я огляделся по сторонам – Линда Бейли куда-то делась. Более чем вероятно, обозлилась на меня и отошла прочь. Однако, едва подумав о ней, я ощутил мимолетную вспышку гнева. Какое у нее было право требовать, чтобы я защищал дочку священника от невинных – а если не невинных, то по крайней мере бесперспективных – ухаживаний какого-то деревенского увальня!
На столе оставалось всего три корзинки, и Джордж выбрал одну из них. По размеру она была вполовину меньше многих проданных ранее и украшена довольно скромно. Подняв ее над головой, он завел очередную арию аукциониста.
В торг включились двое или трое, цена достигла трех с половиной долларов, а я дал четыре. Кто-то от дальней стенки сказал – пять, и когда я взглянул туда, то снова увидел троицу. Они ухмылялись, как мне показалось, с нарочитой злобой, как мог бы ухмыляться клоун, разыгрывающий злобу.