Все эти разговоры навели Джонатана на мысли о его собственном урожае клубники. Возможно, мэр Бэстейбл в этот самый момент принимался за миску его ягод. Джонатан решил, что, если они найдут Сквайра – когда они найдут Сквайра, – он расскажет ему о знаменитом Клубничном бароне. Сквайр Меркл, без сомнения, будет настаивать на том, чтобы заехать к нему и пожать ему руку. Клубничные бароны – это как раз в духе Сквайра.
Потом Джонатан спросил себя, какой эффект оказало бы на возницу упоминание имени Сикорского. Сообщение о том, что он, Джонатан, плыл на пароходе и что этот пароход был взорван Сикорским, могло быть абсолютно безопасным, а могло, опять же, и не быть таковым. Все-таки существовала тень шанса – кто знает, – что возница как-то связан с Сикорским, что он – один из его приспешников. Но это было маловероятно. Возница казался слишком приветливым и старался во всем помочь им. Однако, принимая во внимание стандартную реакцию на упоминание имени Сикорского, Джонатан решил не рисковать и не заводить о нем разговор. Если бы он был один, он бы все же рискнул. Самое плохое, что могло бы случиться, – это то, что он нагнал бы на возницу страху и опять вынужден был идти пешком по дороге. Но от этого пострадал бы Квимби. И, кроме того, решил Джонатан, он скорее всего покидает владения Сикорского и избавится от него навсегда. И слава Богу!
Тем временем они миновали две фермы, потом поднялись на пригорок, и их взорам открылось длинное озеро, усыпанное точками островов. Озеро уходило вдаль между холмами, и возница сказал Джонатану, что оно называется Низинным, потому что это не столько озеро, сколько большой участок низин, затапливаемых при разливе реки Твит.
На травянистых берегах виднелись то тут, то там домики. У длинных причалов стояло множество парусных шлюпок, гребных лодок и каноэ. Вода была темной и молчаливой, и на ее поверхности мерцал свет звезд. Луна только что начала подниматься на небо за ними, и ее первые бледные лучи освещали ближний край озера. На небольшом песчаном пляже горел костер, а рядом с ним сидел на деревянном стуле человек и удил рыбу.
– Зубатку ловит, – кивнул возница на одинокого рыбака. – Ее притягивает свет. В Низинном озере водятся крупные зубатки. Тридцать или сорок фунтов – это еще мало. Мой старик раз поймал одну на крючок возле Узкого острова – это вон тот большой, длинный остров примерно в полумиле отсюда, – так она протащила его и его лодку через все озеро. Когда он наконец ее вытащил, то накормил полдеревни. Он просто содрал с нее кожу и начал продавать мясо по двадцать центов за фунт. За нее спокойно можно было выручить столько денег, сколько за шесть недель работы. Я за всю свою жизнь так не объедался зубаткой. Впрочем, я никогда ее не любил.
– Я тоже, – поддержал его Джонатан. – Знаете на что, по-моему, похож вкус зубатки? На белую краску, вот на что. Вы знаете, какой запах у белой краски? Вот такой вкус и у зубатки. У меня создается впечатление, что я ем котлету из краски.
– Абсолютно точно, – согласился возница. – Грязные твари, весь день напролет едят ил и тину. И к тому же еще и уродливые.
Меньше чем через пять минут после того, как они проехали мимо рыбака, телега остановилась перед трехэтажным фермерским домом – сплошь камень, черепица и большие двустворчатые окна. Во дворе висела вывеска, которая гласила: «ТРАКТИР „В НИЗИНАХ“ – ПОСТЕЛЬ И ЗАВТРАК».
– Если вы хотите остановиться в деревне, – сказал возница, – то это как раз здесь. В двух кварталах отсюда есть еще меблированные комнаты, но их хозяин – брюзга, который подает на завтрак вареную картошку и суп из спаржи. Я бы держался от него подальше. А здесь будет в самый раз – хорошая еда, выпивка и пуховые перины.
Джонатан пригласил его выпить стаканчик эля, но возница не позволил себя уговорить. Ему еще ехать и ехать, сказал он, прежде чем он доберется домой, а он и так уже запаздывает. Так что Джонатан разбудил крепко спавшего Квимби и помог ему слезть с телеги. Они постояли и посмотрели, как телега, раскачиваясь и скрипя, въезжает в деревню и в темноту.
– Я едва могу двигаться, – заявил Квимби. – У меня ничто не гнется. Что мне сейчас нужно больше всего на свете, так это горячая ванна. Ванна и шесть лет сна.
– А мне нужен ужин, – парировал Джонатан. С того момента, как возница упомянул о подаваемых в трактире эле и еде, небольшие кусочки окорока и сыра в мешке начали казаться Джонатану менее привлекательными. Сморщенное яблоко, каким бы питательным оно ни было, напоминало ему обезьянью голову. Он разделил всю эту снедь между шестью или семью кошками, болтавшимися перед трактиром. Похожее на обезьянью голову яблоко не очень-то привлекло и кошек, так что Джонатан забросил его на соседнее поле. Ему казалось вполне вероятным, что на него рано или поздно набредет какое-нибудь животное – корова, белка, суслик или кто-нибудь еще, кто, в отличие от людей и кошек, очень уважает сморщенные яблоки.
Они с Квимби вошли в дверь трактира и, подойдя к пареньку в огромных очках, читавшему за деревянной стойкой толстую книгу, попросили у него две комнаты на ночь. Джонатан склонил голову набок, чтобы прочитать название на переплете. Его всегда так и подмывало выяснить, какие книги читают те люди, с которыми он сталкивается. Очень часто он мог сказать по виду обложки, что книга и гроша ломаного не стоит. Обычно, если обложка была такой, как надо, – темной, выглядящей старинной, с золотыми или алыми буквами, – то и содержание книги могло с ней сравниться. В том, что касалось Джонатана, правильная книга должна была таить в себе великие обещания. Та книга, которую читал юноша, была хорошей книгой. На ней был нарисован огромный корабль, идущий под всеми парусами и рассекающий носом волны; он шел мимо пустынного скалистого островка, и ветер раздувал его паруса. Заголовок гласил: «Великие дни пиратства на островах Флеппедж».
Упоминание о пиратах внезапно напомнило Джонатану о карте сокровищ, и он вдруг подумал, что карта, наверное, утонула вместе с кораблем. В конце концов, ведь ее не было у Профессора, когда он тем вечером вышел на палубу. Должно быть, она осталась в его каюте. Возможно, в этот самый момент ее изучали кальмары на речном дне.
Джонатан начал сожалеть о потере карты. Потом ему пришло в голову, что он еще не удосужился остановиться и пожалеть о потере Профессора или кого-нибудь из остальных. Разумеется, это объяснялось отнюдь не тем, что он был бесчувственным, просто он был убежден, что это дурной тон – оплакивать человека, который, возможно, еще не умер. То же самое, решил он, относится и к картам сокровищ.
Парнишка взял у них деньги, дал каждому по ключу от комнаты и, направив их по коридору и направо, где они могли, как он сказал, получить еду и питье, вернулся к островам Флеппедж. В зале их встретили скрип отодвигаемых стульев и звон стаканов. Из открытой двойной двери, расположенной примерно посредине боковой стены, клубами шел табачный дым. Совершенно очевидно, в трактире собралась веселая компания, потому что Джонатан услышал смех и чьи-то голоса, читающие стихи, по правде говоря знакомые стихи, и читали их голоса, которые он уже слышал раньше. Сопровождаемый Квимби, он вошел в большую общую комнату со столами, стульями и жарким пламенем, пылающим в просторном камине. Какой-то пес, дважды гавкнув, бросился к нему. Это был старина Ахав, и он тут же начал приветствовать хозяина и скакать взад-вперед. Он подлетел к Джонатану, попытался затормозить у его ног, но вместо этого врезался в него. Потом отбежал на несколько футов, раз или два подпрыгнул в воздухе на манер лягушки и опять бросился к Джонатану.
– Привет, старина Ахав, – сказал Джонатан, почесывая ему голову. – Это господин С. Н. М. Квимби, галантерейщик.