– «Бедный Сквайр пропал», – прочел он скорбным голосом, а затем пустился в длинное стихотворное описание трагических странствий Сквайра в далекой Бэламнии. Чтение стихотворения заняло около получаса и, похоже, повергло бедного Квимби в бесконечное смятение: он, разумеется, понятия не имел, что Бэламния – это далекая магическая страна. Однако он, кажется, подумал, что стихи уже по самой своей природе весьма туманны и что именно труднообъяснимые куски – самые лучшие. Джонатан иногда и сам думал подобным образом. Стихотворение заканчивалось примерно так:
И вот идет наш бедный Сквайр,
Пиджак его златом горит —
Творение Квимби, чьими руками
Массивный колпак его сшит.
Города переходят в леса,
Гоблины воют в тоске,
И безголовые люди в лодках
Плывут по бурной реке.
Он бродит, стеная, там и сям,
Бедняга осунулся и похудел,
И рядом с ним Надежда и Дом
Идут на восток, где рождается день!
Гамп закончил и остался сидеть в полном молчании. Это было грустное стихотворение, даже для Квимби, у которого к концу на глаза навернулись слезы. Он никогда раньше, как он утверждал, не был частью стихотворения. В тех стихах, что писал его друг, никто ничего не делал – не шил колпаков, не выл в тоске, не худел и так далее. Это стихотворение, как он сказал, производило ужасно сильное впечатление.
Джонатану оно тоже понравилось. На нем лежит безошибочно узнаваемый отпечаток личностей Буфо и Гампа.
– И вы собираетесь просто оставить его потерянным там? – спросил он. – Разве вы не можете его спасти? Вытащить его оттуда?
– Мы не можем вмешиваться в реальность, – ответил Буфо. – Мы ее рабы. Это стихотворение останется написанным только наполовину до тех пор, пока мы не найдем бедного Сквайра.
– Незаконченная симфония, – вставил Гамп.
Джонатану это показалось логичным.
– Наверное, так оно и должно быть. Давайте надеяться, что вы сможете его закончить в самом скором времени.
Коротышки кивнули, но ничего не ответили. Джонатан предположил, что они думают о Сквайре. Он знал, что они чувствуют, – что до сих пор их экспедиция почти не продвинулась вперед. Но, впрочем, они ведь встретили Квимби и узнали кое-что о том, где был Сквайр. А если, приехав в Лэндсенд, они найдут Майлза и Профессора, то, по мнению Джонатана, они будут в очень благоприятных условиях. И им не придется долго ждать этого. Как раз в этот момент возница крикнул:
– Еще примерно с милю, ребята, – и слегка подстегнул лошадей, стремясь побыстрее въехать в город.
Лэндсенд был не совсем тем широко раскинувшимся по побережью портовым городом, который ожидал увидеть Джонатан. По сути, он был не крупнее города в дельте реки Ориэль. А Твит, разумеется, был в двадцать раз шире, чем Ориэль. Поэтому Джонатан предположил, что Лэндсенд будет примерно в двадцать раз больше. Впрочем, мало что можно было сказать о городе, который они видели из небольшого крытого парусиной почтового фургона. Но Джонатан сидел ближе всех к заднему борту, так что у него был наилучший обзор.
Они не видели океан, но в воздухе чувствовался резкий привкус соли. За городом поднималась гряда прибрежных гор, по склонам которых где-то на четверть мили карабкались дома, а выше рос густой лес. Фургон сделал поворот, и взорам путешественников открылась широкая речная дельта, сплошь усеянная рыболовными судами. Вдоль берега виднелись илистые отмели и затоны, представляющие собой переплетение оголившихся корней и прибрежной травы, среди которых сверкали в лучах полуденного солнца озерца стоячей воды. Их пересекали длинные узкие причалы, уходящие в солоноватую воду дельты. К некоторым причалам были привязаны небольшие лодки; другие, совсем обветшавшие, зачастую представляли собой лишь ряды сломанных свай, годящихся разве что на то, чтобы служить насестом для пеликанов.
Фургон, подпрыгивая на ухабах, проехал мимо верфей, где на огромных стапелях стояли скелеты недостроенных парусных судов и валялись обшитые досками каркасы кораблей, сгнившие настолько, что их уже невозможно было восстановить, заросшие снаружи и изнутри травой, дикими фуксиями и вьюнками.
Затоны, отмели и верфи в конце концов уступили место разбросанным в беспорядке трактирам и небольшим домикам. Повсюду были люди: продавцы мороженого, лимонада и свежих фруктов, группы раздетых по пояс моряков, праздные зеваки в дверях домов, толпы вышедших за покупками горожан на тротуарах, шмыгающие под ногами неугомонные дети. Впечатление было такое, словно возле каждого третьего или четвертого здания располагалось уличное кафе – из тех, в которых можно просидеть полтора часа над чашечкой кофе. Даже в четыре часа дня – время, которое Джонатан счел бы либо слишком ранним, либо слишком поздним для того, чтобы рассиживаться в уличном кафе, – в них было очень мало свободных столиков.
Большинство стоящих вдоль улицы домов были обшиты дранкой и покрыты черепицей. Проезжая часть была вымощена квадратными серыми блоками, вырубленными из темного гранита и выщербленными от интенсивного движения. Всюду, куда бы ни взглянул Джонатан, он видел изобилие зелени. Везде цвели гибискусы – огромные красные, оранжевые и желтые цветы с лепестками величиной с человеческую ладонь. Изгороди и декоративные решетки были увиты пурпурными вьюнками и бугенвиллеями, и даже неухоженные дворы поражали изумительным сочетанием ярко-зеленой травы и красочных диких цветов. В общем, Лэндсенд был очень красивым местом – в состоянии, как подумал Джонатан, живописного и возвышенного упадка.
По благоприятному стечению обстоятельств, фургон подвез их к почте, как раз когда пробило четыре. Едва Джонатан успел подумать: «Что если их здесь нет?» – и почувствовать первый укол страха и беспокойства, как они остановились менее чем в шести футах от Профессора, который стоял, прислонившись к столбу, у газового фонаря и читал какое-то объявление или афишу. Джонатан начал лихорадочно придумывать что-нибудь умное, что бы ему сказать, какую-нибудь тонкую и неожиданную остроту, но Ахав его опередил. Завидев старину Вурцла, он дважды гавкнул и соскочил на дорогу, едва не приземлившись на ботинки Профессора.
– Ахав! – воскликнул Профессор Вурцл, а затем, сдвинув очки на кончик носа, воззрился поверх них на Джонатана, Буфо, Гампа и Квимби, которые один за другим высаживались с задней стороны фургона.
Джонатан пожал ему руку, чувствуя себя так, будто они не виделись месяцев шесть.
– Что нового?
– О, – отозвался Профессор, – почти ничего нового. А у вас?
– У нас тоже почти ничего, – ответил Гамп.
Тут мимо них прошел возница, пошатывающийся под тяжестью парусинового мешка с почтой и составленных один на другой ящиков – того, что отец Джонатана называл ношей для ленивых. Поскольку вся эта груда мешала им пожать ему руку, они хором поблагодарили возницу.
– А где Майлз? – Джонатан был почему-то уверен, что Профессор это знает.
– На другом конце квартала.
– Он в порядке? – поинтересовался Буфо.
– Жив и здоров. Я должен признать, что мы с ним удивительно легко отделались. Даже почти не промокли.
Профессор поприветствовал Квимби, который стоял немного в стороне, не желая мешать старым друзьям. Создавалось впечатление, что прибытие в Лэндсенд восстановило его душевное равновесие и он перестал быть несчастным страдальцем, а вновь превратился в галантерейщика с репутацией.
Квимби слегка поклонился:
– Я хочу поблагодарить вас, господин Бинг, и вас, друзья, тоже, за то, что вы приглядывали за мной. Боюсь, я не очень-то силен в том, что касается пеших прогулок. Я не создан для них.
– Чушь, – возразил Джонатан, похлопывая его по спине. – Нам это доставило удовольствие. Мы редко попадаем в такую хорошую компанию.
– Это точно, – согласился Буфо, а Гамп кивнул в знак того, что он тоже присоединяется к этому мнению.
– Ну что ж, – сказал Квимби, – мне пора идти. Я бы показал вам свою лавку, но сейчас уже поздновато. Она уже закрыта, а мои ключи утонули в реке. Однако заходите завтра и осмотрите все как следует. На самом деле это захватывающий бизнес.