— А есть ли те, кто не прошел испытание?
Эйтиннэ кладет руки в карманы. Теперь, когда ее раны от mortair исцелились, она двигается по камням с изяществом и грациозностью.
— Да. Есть и такие, что прошли и стали еще хуже, — она смотрит на меня. — Многие sithichean боятся смерти, но все равно считают смертность слабостью. Те, кому предназначена охота на людей и им подобных. Они усвоили неправильный урок.
— Какой же урок тогда правильный? — Сппрашиваю я с не прикрытым любопытством.
— В конце концов, мы все олени, — спокойно говорит она.
Мы по-прежнему идем вниз за течением. Мои раны замедляют меня, но Эйтиннэ очень терпелива. Мы обе замолчали на долгое время. Казалось, прошли часы. Зимнее солнце стоит низко над горизонтом, освещая верхушки деревьев с их голыми ветками.
Мы продолжаем молчать. Наше путешествие сопровождает лишь звук, ударяющейся о камни, воды, и мягкий дождь, барабанящий по камням и голым деревьям. Мы с Киараном часто ходили также: в полном молчании, погруженные в собственные мысли.
Присутствие Эйтиннэ так отличается от его, оно менее напряженное. Ее взгляд бродит по пейзажу, будто она пытается запомнить каждый камень, дерево и ветку, будто хочет увидеть еще больше.
Я никогда не видела кого-то настолько очарованным. Ее шаг невесомый, такой, которого никогда не было у Киарана. Время от времени на ее губах играет легкая улыбка, как будто, что-то радует ее. Она легонько касается деревьев кончиками своих пальцев, когда мы проходим мимо них.
После всего того времени, что Эйтиннэ провела в подземелье, окруженная землей, должно быть удивительно для нее снова прогуливаться по земле. Я удивлена, что время, проведенное в тюрьме с множеством фейри, не повлияло на нее так, как на меня. То, что она смогла предложить забрать мои воспоминания, словно бремя нести их — ничего для нее не значило.
Нет ничего такого, через что ты прошла, чего бы уже не прошла я. У Лоннраха было две тысячи лет, чтобы сломать меня, но ему это не удалось.
— Как ты выносишь то, что Лоннрах сделал с тобой? — Шепчу я.
Через секунду я понимаю, что сказала это вслух. Я вздрагиваю.
Эйтиннэ услышала меня. Она сбилась в середине прыжка и потеряла свою опору на камне, попав в холодную речную воду. В последних лучах заходящего солнца я вижу выражение ее лица, она сжимает руки в кулаки так, что костяшки пальцев начинают белеть.
— Эйтиннэ? — Когда она не отвечает, я пытаюсь извиниться. Да что со мной не так? — Прости. Мне не стоило…
— Нет! — Огрызается она. Ее судорожное дыхание рассекает воздух между нами. Я наблюдаю за тем, как она борется с собственными воспоминаниями, не зная, что делать. Хотелось бы мне знать, что делать.
— Не приближайся ко мне!
Кап. Кап. О боже, кровь с ее кулаков начинает капать на землю под ноги. Кап. Кап.
Я хватаю ее за руки, Кровь начинает течь еще быстрее, просачиваясь сквозь ее плотно сжатые руки.
— Эйтиннэ.
Эйтиннэ смотрит на меня.
— Я в порядке, — выражение ее лица стало холодным, без эмоций, закрытой. — Это не больно, — говорит она механически, словно произносит эти слова каждый день. Это не больно — я вспоминаю ее шепот по пути сюда. Ее мантра.
Еще мгновение я безмолвно смотрю на нее, затем беру руки и разжимаю пальцы. Я не могу не вздрогнуть при их виде. Ее ладонь полна меток в форме полумесяца, такие глубокие, до плоти. Кровь заполняет их, выделяясь на фоне белоснежной кожи.
Когда я снова на них смотрю, раны начинают заживать, оставляя лишь следы крови.
— Они всегда заживают, — говорит она мертвым голосом. — Видишь? Они всегда заживают.
Я ничего не говорю. Просто не могу. Я знаю это по своему опыту: мы готовы сказать что угодно, чтобы успокоить самих себя или других так, чтоб они никогда не догадались, насколько мы сломлены на самом деле.
Все мои шрамы снаружи — все, что я прошла открыто для мира. Шрамы Эйтиннэ так хорошо скрыты, что она одурачила меня.
Правда в том, что воспоминания весят очень много. Каждое из них давит на тебя с огромной силой, пока ты просто не падешь под их весом. Теперь я знаю: некоторые шрамы проходят так глубоко, что не исчезнут никогда.
Глава 12.
С наступлением сумерек мы продвинулись далеко за пределы города. Мы проходим через заросшие травой поля, некогда бывшие сельскохозяйственными угодьями. Зимой земля за пределами Эдинбурга всегда становилась голой, готовилась к новому сезону.