Все это случилось в последние полчаса. Я понял, что вряд ли засну, поэтому встал, накинул что-то из одежды, чтобы не замерзнуть, и пишу тебе этот вздор в первые часы рождественского дня. Не упустил ли я что-нибудь? Ах да! Не было никакого пса Тоби, а фамилии на палатке Панча и Джуди были Кидман и Гэллоп, то есть определенно не те, которые советовал мне высматривать старьевщик.
Сейчас, как мне кажется, я смогу заснуть, поэтому запечатываю письмо облаткой.
Письмо IV
26 декабря 1837
Все кончено. Тело найдено. Я не прошу прощения за то, что не сообщил эту новость с последней вечерней почтой, по той простой причине, что не был в состоянии водить пером по бумаге. События, сопровождавшие обнаружение тела, настолько выбили меня из колеи, что мне необходим был ночной отдых, прежде чем я смог посмотреть в лицо фактам. Теперь я могу представить тебе описание того дня – самого странного рождественского дня, какой выдался в моей жизни.
Первый инцидент был не очень серьезный. Насколько я понимаю, мистер Боу-мен отлично справил сочельник и сегодня был склонен ко всем придираться. Во всяком случае, поднялся он не очень рано, и, судя по тому, что я услышал, ни слуги, ни служанки не могли ему угодить. Последних он даже довел до слез. И я не уверен, что мистеру Боумену удалось сохранить самообладание, приличествующее мужчине. Когда я сошел вниз, он поздравил меня с Рождеством надтреснутым голосом, а несколько позже, нанеся бесцеремонный визит за завтраком, был отнюдь не жизнерадостен. Я бы даже сказал, что в его взглядах на жизнь было что-то байроническое.
– Не знаю, согласитесь ли вы со мной, сэр, – сказал он, – но с каждым разом Рождество радует меня все меньше и меньше. Возьмем, к примеру, то, что находится сейчас прямо перед моими глазами. Моя служанка Элиза работает у меня уже целых пятнадцать лет. Я считал, что могу положиться на Элизу – и вот вам, пожалуйста! В рождественское утро – вы только подумайте! – когда звонят колокола, в это самое утро – как будто за нами не следит Провидение! – эта девушка кладет на стол, за которым вы завтракаете, кладет – да-да, сыр… – Он увидел, что я собираюсь заговорить, и махнул рукой. – Вы, конечно, можете возразить: «Да, мистер Боумен, но вы же убрали сыр и заперли его в буфет», что я действительно сделал, и вот у меня ключ. Все это так, сэр, но мне-то каково от этого поступка? Не будет преувеличением сказать, что у меня просто земля уходит из-под ног. Однако, когда я так и сказал Элизе, причем, уверяю вас, не резко, а всего лишь твердо, что же я услышал в ответ? «О, – говорит она, – но ведь не случилось ничего страшного». И это оскорбило меня, сэр, вот и все, что я могу сказать. Да, оскорбило, и мне даже не хочется сейчас об этом думать.
Последовала гнетущая пауза, и я отважился произнести что-то вроде: «Да, очень досадно», а затем спросил, в котором часу начнется церковная служба.
– В одиннадцать часов, – ответил мистер Боумен с тяжелым вздохом. – О, вы не услышите от бедного мистера Лукаса такой проповеди, как от нашего бедного пастора. У нас ним могли быть маленькие разногласия, да и бывали, и тем печальнее…
Я видел, что ему потребуется немалое усилие, чтобы не затронуть тему злополучного бочонка пива, но он сделал это усилие:
– Но вот что я скажу: я в жизни не встречал лучшего проповедника, а также человека, который крепче бы держался за свои права, или за то, что он считал своими правами. Впрочем, теперь это праздный вопрос. Некоторые могли бы спросить: «Был ли он красноречив?» Я бы ответил так: «Наверно, у вас больше прав судить о вашем собственном дяде, нежели у меня». Другие могли бы спросить: «Держал ли он в руках свою паству?» И я опять-таки отвечу: «Это зависит от точки зрения». Но, как я уже говорил… да, Элиза, моя девочка, иду… в одиннадцать часов, сэр, и спросите, где скамья «Королевской головы».
Думаю, все это время Элиза стояла за дверью, и я учту это, когда буду давать ей чаевые.
Следующий эпизод имел место в церкви. Перед мистером Лукасом стояла трудная задача: воздать должное христианским чувствам, а также тревоге и печали, которые, что бы ни говорил мистер Боумен, явно преобладали у паствы. Думаю, он не сумел оказаться на высоте положения. Мне было как-то не по себе. Орган дважды замолкал во время рождественского гимна, а теноровый колокол, вероятно по небрежности звонарей, тихонько звякал примерно раз в минуту на протяжении всей проповеди. Причетник послал кого-то наверх с этим разобраться, но, по-видимому, тот не смог ничего сделать. Я был рад, когда служба закончилась. Перед богослужением тоже было странное происшествие. Я пришел довольно рано и столкнулся с двумя мужчинами, которые уносили приходскую подставку для гроба обратно на ее место под башней. Судя по тому, что я случайно уловил из их разговора, ее принес в церковь по ошибке кто-то, сейчас отсутствующий. Я заметил так же, как причетник поспешно сворачивал бархатный покров для гроба, проеденный молью, – неподходящее зрелище для рождественского дня.