На исходе дня Оуэн предложил вернуться, чтобы еще раз, на всякий случай, заглянуть в дом родителей Френсис.
– Выглядишь измученной… Останешься у Пэм?
Френсис молча кивнула. Усталость сковывала ей ноги и затуманивала мысли; в какой-то мере это было из-за недосыпа, но по большей части из-за разочарования, которое она пережила в ходе поисков Дэви.
– Как думаешь, мы должны… может, мне стоит осмотреть… морг? – с усилием выговорила Френсис. – Что, если во время бомбардировки этой ночью… вдруг он… Я слышала, что всех, кого нашли на Холлоуэй, поместили в склепе церкви Святого Марка.
Френсис представила себе Лэндисов и Хинксли, лежащих, возможно, рядом в темном склепе, окоченевших, на холодном каменном полу. Она вспомнила солдата, погибшего рядом с ней в часовне Магдалины, вспомнила лужу крови рядом с ним и содрогнулась. Оуэн медлил с ответом. Они шли бок о бок по направлению к Бичен-Клифф. Оуэн собирался проведать мать, прежде чем отправиться домой. Откашлявшись, Оуэн твердо сказал:
– Я утром схожу, схожу сам. Ты со мной не пойдешь. Слышишь?
– Да, – ответила Френсис с облегчением и благодарностью.
– Завтра я приду за тобой. Ну, если мы все еще будем на этом свете, – сказал он с горькой ухмылкой. – Береги себя.
– Спасибо тебе, Оуэн. Спасибо, что помогаешь мне, – проговорила Френсис.
– Если он где-то поблизости, мы найдем его.
– Но уже не сегодня, – тихо ответила Френсис.
Этой ночью Дэви вновь будет предоставлен самому себе, где бы он ни был. Френсис зажмурилась и увидела его лицо с мягкими чертами и рассеянным взглядом; на его лице всегда была странная безмятежность, что придавало его облику какую-то эфемерность, и это порой очень тревожило Френсис. Когда эта тревога достигала пика, она крепко прижимала Дэви к себе, чтобы ощутить его тело, его тепло и ровное биение сердца. Это помогало ей убедить себя, что он из плоти и крови и не может просто исчезнуть. И все же это случилось, и она была тому причиной.
Изнывая от усталости, Френсис задержалась на время возле старого дома Вин. Она думала о лицах и о том, как они меняются со временем. Бронвин Хьюз умерла двадцать четыре года назад, но Френсис сразу узнала ее. Если Дэви сейчас не найдется и она снова увидит его спустя двадцать четыре года, узнает ли она и его? Будет ли это так же, как с Оуэном, когда на его повзрослевшем, возмужавшем лице отчетливо проступали знакомые с детства черты? Или же это будет как с Вин – жалкие останки, но все же, несомненно, ее? Затем она представила совсем другое лицо – мальчишечье, хотя тогда ей, восьмилетней, оно казалось взрослым. Лишь теперь, повзрослев, она осознала, что он был совсем юнцом. Этот мальчишка, которого она сейчас вспомнила, с лицом, полным страха, долгие годы преследовал ее во сне, будоража такой ворох противоречивых чувств, что, очнувшись ото сна, она ощущала себя совершенно обессилевшей.
«Иоганнес», – прошептала Френсис. Вчера она разобралась в своих чувствах: это были горе и стыд – и сокрушающее понимание того, что содеянного уже не исправить. Но тогда она никак не могла докопаться до причин этих чувств, и вот сейчас она думала об Иоганнесе. Она вспоминала его мягкость и пугливость, перебирала в памяти свои слова и поступки, спрашивая себя, здесь ли кроется причина. У нее закружилась голова и сердце сбилось со своего ритма, то замедляясь, то вновь ускоряясь, словно пыталось наверстать упущенное. И снова вспомнились ей слова полицейского – «Заглянули под каждый камень», и снова стали всплывать из глубин памяти картины сырого и темного помещения, освещенного лишь косыми лучами солнечного света, пробивающегося сквозь редкие щели. За этими картинами скрывалось то, что она видела там тогда, очень давно, но не понимала.
Начало темнеть. Западная часть небосклона окрасилась в розовато-серые тона, восточная погрузилась в темно-синий сумрак, сквозь который пробивались слабые проблески звезд. У Френсис было такое ощущение, что минули сотни лет с тех пор, когда она виделась с родителями, но не прошло и пяти минут, как они с Вин стояли перед лепрозорием, собираясь с духом, чтобы зайти внутрь. «Тише, сестренки!» Френсис вздрогнула, и слезы залили ей лицо. Второй раз за день она отчаянно молила о прощении того, кто уже никогда не мог услышать ее. «О Иоганнес! Мне так жаль…»
1916–1917
Весной сады Магдалины имели свой неповторимый запах, исходящий от цветущих лавров с рассыпанной под ними мульчей, к которому примешивалось зловоние сточных канав с задворков Спрингфилда. Люди там вечно болели. Брату Френсис, Киту, было десять лет, и у него никогда не было времени на сестру, которой было всего шесть с половиной. Он часто бросал ее в садах, убегая с друзьями по своим делам. Мальчишки пробирались на железную дорогу в Броугам-Хейс и укладывали фартинги на рельсы в надежде, что проезжающие поезда расплющат их до полпенни. Правда, это никогда не срабатывало, но зато было весело. Френсис нравилось играть одной, и в те дни она воображала себя оленем. На прошлой неделе она видела его в садах, одинокого и напуганного. Девочка наблюдала, как он нерешительно шел в тени деревьев, пока не появилась женщина с плачущим младенцем и не заставила его поспешно ретироваться по склону Бичен-Клифф. Френсис была самой высокой в своем классе, за что ее часто дразнили, а мать даже называла ее каланчой. Так что ей нравилось играть в оленя – двигаться осторожно и бесшумно и прятаться в подлеске с мокрицами и монетными пауками, наблюдая из укрытия за людьми. Тогда-то и появилась Бронвин Хьюз.